(а) Наследственность и традиция

Соматическая медицина имеет дело с человеком только как с природным существом. Анализируя и исследуя человеческое тело, она относится к нему так, как если бы оно принадлежало животному. Психопатология же постоянно сталкивается с тем, что человек есть существо культурное. Хотя соматическая и психическая конституция человека наследуется, его реальная психическая жизнь немыслима вне традиции, передаваемой ему через ту человеческую общность, среди которой он живет. Человек, выросший вне традиции, нем, беспомощен и не обладает знаниями. Глухонемые, лишенные одного из каналов, через которые психика воспринимает воздействия извне, останутся на уровне идиотии, если их не обучить языку с помощью специальных методов. С другой стороны, благодаря правильному обучению они могут вырасти полноценно развитыми людьми. Обучение, способность к восприятию и подражанию, воспитание и среда — вот те факторы, которые делают нас существами, наделенными душой, то есть, попросту говоря, людьми.

Тем не менее граница между наследственностью и традицией в сфере психического выявляется с большим трудом. Существует мнение, что наследуются только функции и способности, тогда как реализация и содержание определяются средой. Традиция располагает поистине всеобъемлющим набором средств.

Она не просто пользуется языком: в контексте традиции любая вещь или явление — орудия труда, жилище, способы работы, ландшафт, манеры, моды, привычки, жесты, поведение, старые вещи и обычаи — обретает свой язык. Примером трудностей, с которыми сталкивается определение границ между наследственностью и традицией, может служить юнговское «коллективное бессознательное». Предполагается, что мир мифов и символов, как нечто общечеловеческое, ведет свое происхождение именно из этого слоя бессознательного; этот мир постоянно проявляет себя в сновидениях и психозах, а его исторически обусловленное развитие отражается в формах общественного сознания и верованиях. Какой природой — исторической или биологической — обладает феномен коллективного бессознательного? Согласно Юнгу, коллективное бессознательное обнаруживает себя исторически, поскольку выступает в качестве носителя человеческого содержания, наделенного исторически обусловленным смыслом. Бумке однако, призывает нас не забывать о том, что приобретенные признаки не наследуются и против этого, по существу, нечего возразить. Напоминание Бумке убедительно дезавуирует представления, согласно которым символы, приобретенные в доисторические и исторические времена, вновь и вновь, без всякого участия традиции, «выплывают» из бессознательного.

С другой стороны, если мы признаем коллективное бессознательное всего лишь биологической основой исторически развивающихся возможностей человека, любое сопоставление мифов и символов разных народов в поисках общечеловеческого содержания должно будет осуществляться в отвлечении от исторических аспектов, что само по себе невозможно. Нечто, не историческое, но в то же время общечеловеческое, не может быть постигнуто с точки зрения содержания; оно постижимо только как чистая форма. Любая попытка выхода в область содержательных интерпретаций неизбежно приведет к беспорядочному смешению понятий; примером может служить распространенное мнение, согласно которому пейзаж и климат глубоко влияют на характер психической жизни и определяют человеческие качества и поведение обитателей данной местности (так, в каждом американце будто бы живет душа индейца).

Если же «коллективное бессознательное» — это лишь наименование всеобщих практических потребностей, приведших, в частности, к тому, что искусство добывания огня возникло одновременно в разных уголках земного шара, в связи с ним были изобретены сходные орудия и в головы людей приходили сходные мысли, — значит, мы опять возвращаемся к старому спору этнологов о том, чем прежде всего определяется развитие культурных благ: элементарными, присущими всем людям мыслями или историческими перемещениями людей из одного региона в другой?

Как бы там ни было, хотя наследственность и историческая традиция на практике не дифференцируются так же отчетливо, как и в теории, речь должна идти о двух совершенно различных предметах. Существует постоянное воздействие наследственности, но существует и постоянное воздействие исторической традиции. Наследственность у людей, как и у животных, передается неосознанно и на правах причинно обусловленной необходимости. Унаследованные признаки в отсутствие подходящих внешних стимулов могут так и не проявиться; но позднее, через много поколений, они могут обнаружить себя, если только возникнут подходящие для этого условия среды. В сфере наследственных связей ничто не «забывается». С другой стороны, все, укорененное в истории, может передаваться только через традицию: лишь благодаря традиции оно становится доступно каждому просыпающемуся вновь сознанию. Каждый человек есть то, что он есть, только потому, что в свое время был заложен совершенно определенный исторический (то есть не просто общечеловеческий) фундамент. Но все историческое может быть утрачено; оно забывается, если традиция погибает и последующие поколения теряют возможность судить о ней на основании документальных свидетельств и продуктов творчества. Функции без употребления «дремлют», но они могут ожить в психозах и сновидениях. Что касается исторически обусловленных элементов содержания, то они могут быть забыты по-настоящему, а их повторное обретение возможно только вследствие нового контакта с живой традицией. Во все времена некоторые свойственные человеку возможности оставались нереализованными и, так сказать, «погребенными»: но способы их воскрешения принципиально различаются в зависимости от того, идет ли речь о возможностях, передаваемых наследственным путем, или о потенциале, скрытом в культурной традиции. То, что передается посредством традиции, несомненно, может быть полностью забыто; соответственно, исторические связи могут быть необратимо разорваны.

(б) Человеческая общность

Традиция, как и вся жизнь человека, осуществляется в рамках общности (Gemeinschaft). Только в общности индивид реализует себя. Общность постоянно воздействует на жизнь индивида. Напряженные отношения индивида с общностью — один из понятных источников психических расстройств. Общность, которая осознает себя, строится на рациональных началах, самоорганизуется, обретает особую, свойственную только ей одной форму, называется обществом (Gesellschaft).

В той мере, в какой психическая жизнь человека обусловливается общностью и обществом и, благодаря действующим в обществе взаимосвязям, творит особого рода структуры, она выступает в качестве объекта социальной психологии. Эта дисциплина, во-первых, описывает различные уровни развития психической жизни, от первобытности до цивилизованного состояния'; во-вторых, она занимается конструированием идеальных типов через выявление в каждом обществе повторяющихся связей, что служит необходимым условием генетического (психологического) понимания (к таким связям относятся отношения господства—подчинения, социальная дифференциация и т. д., в-третьих, она занимается конкретным описанием отдельных народов.

Социальная психология — это наука о том, как переживания отдельного человека воздействуют на других людей или сами испытывают воздействия с их стороны. Этот психологический подход желательно не смешивать с подходом собственно социологическим, заключающимся в исследовании структуры общества, но не содержательного аспекта переживаний его членов; в научных исследованиях, однако, такое разделение по существу не соблюдается. Социология и психология лежат в одной плоскости и на практике стремятся к слиянию.

(в) Расширение рамок психопатологии: от социального анамнеза к обработке исторического материала

Социальная среда, в которой живет человек, в настоящее время характеризуется чрезвычайным разнообразием. Различные условия среды приводят к существенным расхождениям в психическом развитии даже при наличии сходных предрасположенностей. Аналогично, проявления аномальной предрасположенности и способы проявления психозов должны варьировать в зависимости от того, в каком обществе, в каком культурном слое они имеют место. Это означает, что психиатр, в отличие от специалиста в области соматических заболеваний, должен владеть подробным социальным анамнезом больного. Психиатр должен знать, каково происхождение его больного, каков его жизненный багаж, в какой ситуации он находится и каковы оказываемые на него влияния; только при этом условии психиатр может достичь углубленного видения конкретного случая, который — на уровне исходной предрасположенности — может быть идентичен какому-либо иному случаю с совершенно иным набором внешних проявлений. Чтобы глубоко понять эти связи для каждого случая, психиатр нуждается в знании социально значимых обстоятельств жизни своих больных. Ему необходима картина возможных социальных расслоений и кругов. Если его собственных наблюдений оказывается недостаточно, ему на помощь могут прийти многочисленные автобиографии, в особенности принадлежащие перу представителей трудящихся слоев населения'. Последние в настоящее время количественно преобладают и поэтому вызывают к себе преимущественный интерес. Очевидно, однако, что психиатр, руководствуясь социальной типологией своих пациентов, должен интересоваться и другими социальными кругами.

Итак, знание социальных кругов необходимо любому психиатру для понимания тех больных, с которыми ему приходится иметь дело в клинике. Кроме того, психопатология все более и более пристально интересуется такими аномальными психическими явлениями, которые крайне редко становятся предметом исследования в больничных условиях. Соответственно, психопатология расширяет фундамент своего опыта за счет приумножения знаний об аномальных событиях психической жизни, имеющих место вне стен лечебных заведений, в обычной жизни, в различной социальной среде и отраженных в человеческой истории. Это крайний предел расширения области психопатологических исследований. Столетие назад психопатология интересовалась только «сумасшедшими» (в узком смысле) и слабоумными. В настоящее же время психиатрические лечебницы переполнены не только больными этого типа, но и пациентами с аффективными расстройствами, психопатиями, различного рода аномалиями. Грань между психопатологией аномальных личностей и характерологией стерлась. Но и психопатологическая наука больше не ограничивает себя только тем опытным материалом, который обнаруживается в условиях лечебных заведений. Она заинтересована в материале, сохраненном традицией и укорененном в далеком прошлом, равно как и в психических феноменах, выявляемых в настоящее время вне больничных стен. Иными словами, психопатология находится в постоянном поиске опытного материала, который в принципе не может быть добыт в клиниках или приютах. К расширению своих познаний она стремится рука об руку с психологией; ее цель — охватить сферу психических реалий во всем многообразии uндuвuдуaльныx вариаций.

Что касается социальных явлений современности, то психопатологию интересует прежде всего исследование преступников, проституток, бродяг, беспризорных подростков и юношей.

Исторические материалы исследовались редко. Имея в виду исключительную важность задачи и те противоречия во взглядах, которые существуют между историками и психиатрами, попытаемся прояснить сложившуюся ситуацию. Начиная с какого-то момента поток исследований в области психологии и психопатологии разделился на два направления. На раннем этапе развития науки имело место эклектическое смешение методов понимающей психологии и анализа причинно-следственных отношений; в дальнейшем же многие исследователи, — в особенности психиатры, — склонились к последнему (то есть, по существу, биологическому) типу анализа и стали принимать во внимание только те результаты, которые удавайтесь получить на этом пути. Для них имели значение только мозговые процессы, конституция, физиология и эксперименты в области объективной психологии, основанные на чистой физиологии и исключившие из рассмотрения все, что относится к сфере психического. Эти исследователи пытались выразить феноменологию психической жизни на языке биологических категорий. Другие же исследователи, — в особенности гуманитарии, — обращали мало внимания на такую «материалистическую» психологию (психологию без души), но зато всячески стремились понять действительные переживания во всей их полноте. Эта борьба, несмотря на взаимное непонимание, способствовала прояснению различий между наметившимися двумя направлениями. Теперь же наступило время для того, чтобы, вопреки отчетливому разделению принципов и методов, оба направления объединились в рамках единой психопатологии и начали взаимодействовать с пользой друг для друга. Результаты исследований в области причинно-следственных отношений дополняют то, что удалось выявить в рамках понимающей психологии, и устанавливают границы для последней; кроме того, анализ с точки зрения причинности способен проникнуть в те сферы психической жизни, где доступные пониманию единства выступают в качестве элементов, между которыми возможно обнаружение причинно-следственных связей (именно такая ситуация складывается в связи с проблемой взаимосвязи между определенными характерологическими типами, определенными психозами и определенными типами творческих проявлений). Если психопатология ограничится только одним из этих двух исследовательских направлений, перед ней возникнет опасность выродиться либо в оторванную от действительности фантазию, либо в бездушную физиологию.

Эмпирический источник понимающей психопатологии — это, прежде всего личные контакты с людьми. Клиническая практика предоставляет для понимающей психопатологии единственный в своем роде фундамент; что касается нормальной психологии, то ее фундамент следует признать менее солидным. Но ни понимающая психология, ни понимающая психопатология не могут оставаться на уровне личного опыта. Для всякой понимающей психологии характерно обращение к материалам, предоставляемым историей, и стремление охватить взглядом всю полноту действительной человеческой жизни. В прошлом это направление исследований изредка затрагивалось психопатологами, но без особого успеха; этому едва ли приходится удивляться, имея в виду, с какими сложностями связано обнаружение компетентно представленных и подходящих к случаю материалов. Данная задача, однако, исключительно важна. Пока нельзя сказать, чтобы анализ исторического материала обогатил нас принципиально важным и позитивным психопатологическим знанием; но для психиатрии благотворно уже то, что мы осознаем существующие проблемы, равно как и пределы нашего понимания. Древний миф производит на нас неизгладимое впечатление и убеждает в том, что даже нечто, бесконечно удаленное от нас во времени, понятно нам и способно пробудить в нас сильные переживания. С другой стороны, неизгладимое впечатление производит и встреча с психопатическим случаем или аномальной личностью. Все это может побудить нас взглянуть на вещи глубже и, возможно, прийти к выразительным и метким формулировкам. Это убережет нас как от ошибочных и упрощенных способов понимания и классификации наших больных, так и от наклеивания бессодержательных ярлыков. призванных обозначить состояние психики, характерное для целой эпохи.

(г) Смысл историко-социологического познания

Исследование психопатологических явлений в обществе и истории важно для выработки реалистического взгляда на общечеловеческую действительность, поскольку помогает удостовериться в том, какую роль играет аномальная психическая жизнь в жизни общества в целом, в развитии исторических массовых феноменов, в истории культуры, в жизни выдающихся людей и т. п. Но такое исследование особенно важно для психопатологии в более специальном смысле: оно помогает нам понять значение социальных обстоятельств, принадлежности к тому или иному социокультурному кругу, различных жизненных ситуаций для типологии и способов проявления тех или иных форм аномальной психической жизни. Опыт, который едва ли может быть доступен в рамках медицинской практики, мы черпаем из отдельных биографий и из исторических реалий, которые в наше время уже не встречаются. Мы упражняем нашу способность понять человека как такового, рассматривая его сквозь призму его исторической изменчивости и обусловленности. Наш историко-социологический кругозор оказывает благотворное воздействие на наше практическое восприятие и понимание отдельного случая.

(д) Методы

Методы социологического и исторического исследования ничем не отличаются от методов психопатологии в целом. Но при работе с историческим материалом особенно важно исходить из критических методов. Господствующую роль 'играют сравнительные методы — сравнение различных народов, культур, групп населения и т. д. Особое значение имеет также статистика.

Статистика преследует две цели. Во-первых, подсчитываются известные явления и устанавливаются их частотные характеристики. Полученные таким образом данные имеют дескриптивное значение и практическую ценность, но сами по себе представляют скорее ограниченный интерес. Во-вторых, через сопоставление различных рядов цифр осуществляется поиск корреляций между явлениями — например, выявляется отношение между частотой краж и ценой на хлеб, подсчитывается процент определенных характерологических типов среди лиц, совершающих те или иные категории преступлений, и т. п. Все это Делается ради постижения факторов, оказывающих существенное воздействие на явления психической жизни, ради обнаружения причин последних. Благодаря статистическим данным и корреляциям мы прежде всего раскрываем некоторые чисто внешние, поверхностные закономерности; последние, однако, указывают на более глубинные причинные связи, для установления которых одной только статистики недостаточно.

В настоящее время статистические методы в моде; но их применение сопряжено с немалыми трудностями и требует величайшей осторожности и критической осмотрительности — ведь иначе полученные результаты будут ненадежны. В связи с любым статистическим исследованием необходимо задаться следующими вопросами: (1) что именно мы собираемся подсчитать? (2) откуда берется материал для подсчетов? (3) с чем сопоставляются полученные цифры? (4) как следует интерпретировать найденные закономерности? Например: (1) подсчитываются все случаи самоубийств (2) в том или ином регионе — Баварии, Саксонии и т. п.: (3) сопоставляются цифры для различных месяцев и в итоге обнаруживается, что большинство самоубийств имеет место в начале лета; после сравнения цифр для различных регионов обнаруживается, что, к примеру, в Саксонии число самоубийств в процентном отношении выше, чем в Баварии, и т. д.; (4) наконец, осуществляется интерпретация выявленных закономерностей. Предполагается, что начало лета в силу ряда причин действует как стимул, интенсифицирующий психическую жизнь; в итоге последняя проявляет себя более интенсивно, свободно и активно по тем направлениям, которые диктуются исходной предрасположенностью индивида. Кроме того, обнаруживается, что именно в это время года половые контакты, изнасилования и т. п. имеют место особенно часто; это обстоятельство трактуется как подтверждение исходного предположения. Различие между Баварией и Саксонией интерпретируется как различие на уровне расовой предрасположенности. Каждая из этих четырех проблем статистического исследования требует отдельного дополнительного комментария:

1. Что именно подсчитывается? Если мы заинтересованы в получении абсолютно точных результатов, нам следует подсчитывать только то, что может быть отчетливо определено на уровне понятий, — так, чтобы при каждом возобновлении опыта было точно известно, что именно подлежит подсчету. Статистическими методами должно исследоваться только то, что достаточно уверенно распознается или выделяется в каждом отдельном случае. Для этой цели лучше всего подходят объективные явления: деяния (самоубийства, преступления), социально значимые события (вступление в брак, профессиональная деятельность и др.), обстоятельства среды (место рождения, имущественное положение родителей, внебрачное рождение и т. д.), а также возраст, пол и т. п. Если такая статистика заинтересована в объективных данных и событиях внешнего плана, безотносительно к отдельным личностям, то статистика иного рода стремится «охватить» и выразить в сопоставимых цифрах индивида как такового, во всей его целостности и с учетом всех его душевных качеств (такова «индивидуальная статистика» как направление, противоположное «массовой статистике»). В последнем случае трудности, связанные с определением и отбором того, что должно быть подсчитано, возрастают в огромной степени. Необходима тщательнейшая предварительная психопатологическая подготовка — независимо от того, идет ли речь о феноменологических разграничениях, анализе умственных способностей и характерологических типов или об отдельных связях, доступных генетическому (то есть собственно психологическому) пониманию. Только такая подготовка способна дать нам ясное представление о том. какие именно объекты могут исследоваться статистически. Например, у нас может возникнуть потребность в том, чтобы с помощью чисел выразить связь между характерологическими типами и определенными категориями преступников.

2. Откуда берется материал для статистического исследования? Случаи. когда статистическое исследование может проводиться в масштабах целой популяции, очень редки и касаются только самых грубых объективных данных (например, самоубийств). Обычно приходится осуществлять отбор, иногда в масштабах очень ограниченных групп населения: в качестве материала берутся пациенты той или иной клиники или лечебницы для душевнобольных, заключенные в ожидании суда и т. п. Сопоставление такого материала с другим, но соответствующим ему по тем или иным параметрам, может иметь ценность своего рода пробы, с помощью которой в масштабах ограниченной выборки демонстрируется соотношение, действительное и для обширных групп целостной популяции (групп больных, преступников и других). Чаще, однако, такой материал представляет собой выборка, осуществленную исходя из определенных пристрастий — то есть такую выборку, которая в принципе не может служить основанием для обобщающих выводов. Ясно, что критическое разграничение материала — это одна из важнейших основ для оценки любой работы, осуществленной с применением статистических методов.

3. С чем сопоставляются полученные цифры? Можно, например, сравнить между собой цифры, характеризующие частоту самоубийств в Баварии и Саксонии. Конечно, речь должна идти не об абсолютных цифрах, а о проценте самоубийств по отношению к численности населения в целом. Такое сопоставление не представляет особых трудностей и может быть осуществлено практически безошибочно. В более сложных случаях нужно тщательнейшим образом продумать вопрос о том, что именно сравнивается на самом деле.

4. Как интерпретировать полученные данные? Собственно научный интерес представляет только интерпретация статистических данных. Значимость цифр для нас тем выше, чем убедительнее свидетельствуют эти цифры в пользу какой-либо определенной интерпретации. Но интерпретации всегда остаются до некоторой степени лишь догадками. Интерпретации бывают двоякого рода: (1) каузальные (причинные) интерпретации: относительно высокий процент детей алкоголиков среди малолетних преступников объясняется алкоголизмом родителя, наносящим вред зародышевым клеткам и, соответственно, приводящим к рождению неполноценного потомства, или наследственностью, или психопатической наследственной предрасположенностью, которая у родителя послужила основой для развития алкоголизма; (2) интерпретации в свете психологически понятных взаимосвязей: статистические данные о том, как на человека воздействует его склонное к алкоголизму окружение, иногда трактуются как психологически «понятные»; то, что ребенок, лишенный нормального воспитания, видит вокруг себя, понятным образом приводит его психику к состоянию, которое становится основой для развития преступных наклонностей.

Интерпретация с позиций причинности и интерпретация с позиций психологического понимания предполагают совершенно разные критические подходы. Приведем наглядные примеры. Может показаться, что тоска, навеваемая дождливыми осенними днями, представляет собой понятную причину для самоубийств. Само собой напрашивается предположение, что большинство самоубийств происходит именно осенью. Статистика, однако, показывает, что максимум самоубийств приходится на раннее лето; но это вовсе не указывает на ложность первой, психологически понятной связи. В отдельных случаях эта связь позволяет однозначно понять человека, которого мрачные дни подтолкнули к роковому решению. Но предполагать высокую частотность такой связи было бы неверно. Вообще говоря, понятные связи (например, большинство связей, обусловленных влиянием среды) статистически недоказуемы; они могут быть доказаны разве что в применении к отдельным психологически понятным случаям. Статистика показывает только частоту проявления таких связей. С другой стороны, для демонстрации причинных связей в социально-психопатологических исследованиях отдельные случаи не имеют никакого значения; существенно важны лишь большие числа и корреляции, способные выдержать критический анализ. Вопрос о том, действительно ли вырождение, обусловленное алкоголизмом родителя, имеет характер общей закономерности, останется открытым до тех пор, пока эта связь не будет продемонстрирована с помощью убедительных корреляций, полученных в результате исследования большого числа случаев. Отдельный случай не может служить доказательством ни «за», ни «против». Предположим (конкретных исследований в данном направлении еще не было), что статистическому исследованию подверглись 500 семей алкоголиков, причем половина детей в этих семьях родилась до того, как их отцы стали алкоголиками, тогда как вторая половина — после, и в итоге удалось показать, что представители первой группы по своим характеристикам не отличаются от популяции в целом, тогда как во второй группе частота аномалий, неполноценности, преступных наклонностей и т. п. существенно выше. Подобный — впрочем. маловероятный — результат означал бы, что вредоносное воздействие алкоголизма на зародышевые клетки можно считать доказанным.

Статистические примеры, о которых речь пойдет ниже, не будут подвергнуты подробному обсуждению, поскольку это завело бы нас слишком далеко. Примеры — это всегда не более чем примеры. За подробностями читатель может обратиться к специальным исследованиям и оригинальным источникам.

По отношению к истории психопатология решает двоякую задачу. Во-первых, психиатр высказывает компетентное мнение об отдельных случаях аномальных психических состояний и событий. Во-вторых, анализируя весь имеющийся в его распоряжении исторический материал, он приобретает знания общего характера, которые иначе были бы ему недоступны. Поэтому работы на эту тему носят отчасти характер судебной экспертизы: исследователь использует свое знание для того. чтобы лучше понять феномен, интерес к которому имеет иные основания. Отчасти же в таких работах выдвигаются принципиально новые психопатологические проблемы — например, проблема вырождения или проблема значения психоза для творчества.

§1. Влияние социальных условий на характер и проявления психического расстройства

(а) Воздействие причинных факторов, присущих цивилизации

Цивилизация создает физические условия, которые, подобно чисто природным обстоятельствам, воздействуют на жизнь тела и тем самым могут привести к возникновению аномальных состояний души.

Во-первых, цивилизация открывает людям доступ к стимулирующим средствам: наркотикам и алкоголю. Принято считать, что алкоголизм и алкогольные психозы в наше время получают все большее и большее распространение. Впрочем, согласно некоторым наблюдениям, алкоголизм скорее отступает. Йеске отметил значительное уменьшение числа больных с delirium tremens в Бреслау; этот факт он связал с введенным в 1909 году налогом на спиртное и бойкотом крепких напитков, инициированным социал-демократами. Очевидно, разным народам свойственны разные болезни, что зависит от преобладающего типа стимулирующих средств (у европейцев это алкоголь, у жителей Востока — гашиш, у китайцев — опий).

Возникает вопрос: изменяются ли внешние проявления определенных нозологических форм на протяжении достаточно длительных промежутков времени, и если да, то насколько существенно влияют на эти изменения факторы культурной среды? Ответ можно получить только при условии, что существуют общепринятые, признанные всеми специалистами критерии и методика постановки диагноза. Именно таково положение с прогрессивным параличом как органическим мозговым расстройством. Иоахим исследовал эту болезнь статистически, с учетом колебаний ее распространенности и течения; его материал относится к Эльзасу и Лотарингии начала нашего столетия'. Его результаты свидетельствуют о следующем: степень распространенности паралича у мужчин в разных регионах неодинакова; среди низших социальных слоев болезнь получает все большее и большее распространение; продолжительность заболевания медленно падает; формы, характеризующиеся деменцией, встречаются чаще, чем ажитированные и депрессивные; ремиссии становятся более частыми. Имеющегося в нашем распоряжении фактического материала все еще недостаточно, чтобы понять, обусловлено ли распространение прогрессивного паралича прежде всего распространением сифилиса или развитием цивилизации. Несмотря на работу Менкемеллера, причинные связи все еще неясны. Сифилис сам по себе не может быть причиной; но то же можно сказать и о развитии цивилизации. Мы все еще точно не знаем, существовал ли прогрессивный паралич в древности, поскольку не вполне ясно, действительно ли сифилис был привезен в Европу из Америки. Основываясь на некоторых источниках, Кирхгоф допускает, что сифилис мог быть известен в эпоху античности.

Понятно, что любая социальная ситуация создает особые физические условия, которые на тех же правах, что и природные обстоятельства, воздействуют на здоровье людей. Понятно также, что некоторые виды работ представляют особую опасность, поскольку связаны с ядовитыми веществами (такими, как соединения свинца, окись углерода, соединения серы и др.).

Неуклонная технизация жизни, происходившая в течение последних нескольких десятилетий и затронувшая в особенности крупные города, привела к ликвидации естественной среды обитания человека и замене ее искусственной. Психофизические условия жизни изменились, и последствия этого все еще невозможно предсказать. Здесь уместно вспомнить слова Иореса (Jores) о болезнях эндокринной системы современного человека: «Вегетативная часть нашего существа не согласуется с условиями жизни, которые за последнее время изменились до неузнаваемости. Результатом этого стал современный нервный человек, склонный к расстройствам нейроэндокринной регуляции. Поэтому проистекающие из таких расстройств болезни следует считать в основном — если не исключительно — болезнями цивилизации».

Известны случаи, когда условия среды благодаря целенаправленному отбору и сохранению некоторых унаследованных от прошлого форм жизни поддерживаются неизменными для многих поколений. Все еще неясно, может ли такая искусственно поддерживаемая устойчивость среды вызвать изменения конституции, проявляющиеся в телосложении. Судя по всему, в аристократических кругах Древнего Египта, Японии и Запада всегда преобладал и считался наиболее приемлемым лептосомный тип телосложения (Вайденрайх [Weidenreich]).

(б) Типичные жизненные обстоятельства

Существует великое множество типичных жизненных ситуаций: приведем лишь несколько примеров. Давление безнадежных социальных условий, хронические телесные недомогания, постоянные, отягощающие душу житейские заботы и нужда — все это в отсутствие борьбы, душевных порывов, цели и идеи часто приводит к апатии, безразличию и крайнему оскудению всей психической жизни. Особый случай — тип рецидивиста, безразличного, безнадежного, злобного, тупого, мрачно отталкивающего от себя всех, кто предъявляет к нему какие-либо требования.

Утрата своих корней — судьба многих современных людей. Психоаналитики обращают особое внимание на то, как воздействуют на человека семейные отношения. Определенное воздействие на формирование индивида оказывают такие факторы, как воспитание на примерах из прошлого, идеалы и обучение; но несравненно более важна «коллективная», групповая «душа». Бессознательное родителей влияет на детей, которые и не подозревают об этом. «Связи в системе „семья— душа—тело» словно передаются по проводам»; например, «жизнь, которую родители хотели бы прожить, но не смогли из-за своей слабости или нерешительности, превращается в задачу, решение которой остается на долю детей».

Интенсивность влечений меняется в зависимости от ситуации. В условиях упорядоченной, спокойной жизни и строгих нравов половое влечение, как правило, резко усиливается; в условиях крайних лишении чувство голода сходит на нет; голод и половое влечение ослабевают при наличии постоянной опасности для жизни.

(в) Периоды спокойствия, перевороты и войны

Беспрецедентные спокойствие и устойчивость, столь характерные для жизни до 1914 года, привлекались для объяснения многих аномальных явлений. Несколько утрируя, эту аргументацию можно свести примерно к следующему. В прежние времена человека на каждом шагу подстерегают рок, жизнь была полна опасностей и приходилось рассчитывать только на себя; ныне же тревожная и эгоистическая гонка происходит только ради того, чтобы получить экономическую выгоду, — самой же жизни ничто не угрожает, так как она находится под надежной защитой социальных институтов. Прежде большинство людей жило естественной трудовой жизнью, которая требовала полной отдачи от каждого; ныне же мы наблюдаем, с одной стороны, безжалостное засилье изнурительного физического труда, а с другой — богатых, бездеятельных, не преследующих никакой жизненной цели, не имеющих почти никаких обязанностей людей, которые тем не менее в большинстве своем недовольны жизнью. Пустота, бессодержательность жизни порождает имитацию полноценной жизни и способствует развитию истерического типа личности. На место истинных, судьбоносных ценностей приходит боязливая, мелочная зависимость от моральных норм и условностей. Это ведет к подавлению нормальных влечений и естественных чувств, к возникновению истерических симптомов.

Совершенно противоположная картина вырисовывается из сообщений о психических явлениях, имевших место в неспокойные времена — после эпидемии чумы в XIV веке, во время Великой французской революции, после революции в России. Похожие вещи приходилось непосредственно наблюдать и нам после 1918 года. Глубокие эмоциональные потрясения, касающиеся популяции в целом, воздействуют на людей совершенно иначе, чем потрясения сугубо личного свойства. Широкое развитие получают такие качества, как равнодушие к жизни (возрастает число дуэлей, люди проявляют меньше осторожности в опасных ситуациях, готовы жертвовать жизнью без всяких идеалов), неуемная жажда наслаждений и моральная неразборчивость.

В свое время считалось, что в военное время число психозов и самоубийств уменьшается. В начале войны о неврозах почти не говорят. «Какие могут быть неврозы, когда речь заходит о жизни и смерти!» (Хис [His]). По данным Бонгеффера, в годы войны в берлинскую клинику Шарите поступило значительно меньше больных с расстройствами на почве алкоголизма, но зато возрос приток психопатов мужского пола. Он замечает, что этот рост числа психопатов выглядит как капля в море, если мы сравним его с миллионами людей, которым пришлось подвергнуться тем же жесточайшим испытаниям. Подавляющее большинство людей под действием военных испытаний сохранило психическое здоровье. Очевидно, решающую роль сыграла наследственная предрасположенность. Относительно депрессий Керер (Kehrer) указывает, что «заботы, подавленность, горе и страх, испытанные теми, кто во время войны оставался дома, при всей неслыханной интенсивности этих чувств не привели к сколько-нибудь заметному количественному росту депрессивных состояний».

В течение 1914—1918 гг. был осуществлен ряд наблюдений в действующей армии. В очередной раз подтвердилось мнение, что специфических «военных» психозов и неврозов не существует. Правда, стало больше случаев острого помрачения сознания и, кроме того, возросло разнообразие неврозов, эти факты сделались предметом оживленного обсуждения. Воздействие страха и истощения на психику с пониженной сопротивляемостью проявилось в более драматичных

формах, чем когда-либо прежде. Хотя в процентном отношении число таких расстройств было невелико, реальные цифры оказались достаточно большими. Основные дискуссии велись вокруг вопроса о том, как отделить явления, имеющие психогенное происхождение, от явлений чисто физических. За этим стояла борьба двух мировоззренческих тенденций — искать виновных и приписывать все чьей-то злой воле или винить во всем болезнь, за которую никто не может быть в ответе. Очевидно, одна из двух сторон совершенно не замечала внесознательных, причинно обусловленных факторов, тогда как другая сторона — гуманная, но склонная к некоторой чувствительности — упускала из виду те полубессознательные (или, возможно, полностью бессознательные) силы, которые, так сказать, вторглись в болезнь. Впрочем, были и такие исследователи, которые занялись объективным анализом связей и попытались принять во внимание все точки зрения'. О воздействии психических испытаний на развитие неврозов свидетельствует тот факт, что военнопленные практически не болели неврозами — если не считать типичных расстройств настроения, известных под названиями «серая птица» (grauer Vogel) и «болезнь колючей проволоки» (Stach-eldrahtkrankheit). На ряде примеров, с привлечением биографического материала Виттиг описал влияние войны на морально неразвитую часть юношества.

(г) Неврозы, обусловленные несчастными случаями

Неврозы, обусловленные несчастными случаями (Unfallneurosen), считаются надежным, верифицируемым образцом того, как некоторые болезненные явления порождаются социальными обстоятельствами. Многие полагают, что такие болезни появились только после принятия в 1880-х гг. законов о страховании от несчастных случаев; если бы этого законодательства не было, соответствующий тип неврозов перестал бы существовать. Причиной заболевания будто бы служит желание компенсировать понесенный ущерб. Под действием истерического механизма у лиц с соответствующей предрасположенностью развиваются сходные симптомы — независимо от тяжести повреждений, к которым привел сам несчастный случай. Простая, не осознаваемая самим больным цель — получить материальную компенсацию (так называемая рентная истерия). После того как эта цель достигнута, симптомы исчезают. Впрочем, реальная ситуация вовсе не так проста. Под «неврозами, обусловленными несчастными случаями», подразумевается целый ряд разнообразных недомоганий, между которыми, по существу, есть лишь одна общая черта — то, что все они начались после несчастного случая, в особенности после травмы головы. Далеко не всегда удается доказать, что причиной невроза действительно служит жажда материальной компенсации; точно такие же явления возникают и тогда, когда ни о какой компенсации не может быть речи (у лиц без страховки, у больных, принадлежащих к обеспеченным слоям общества). В остальных случаях желание получить компенсацию, конечно, играет определенную роль; но это лишь один фактор из многих. Неврозы, обусловленные несчастными случаями, существовали бы и без всякого страхового законодательства, но они не были бы столь многочисленны и не стали бы предметом столь оживленных дискуссий; фактор материальной компенсации не окрасил бы общую картину в специфические цвета, некоторые случаи неврозов не имели бы места, а некоторые другие завершились бы скорым выздоровлением. Исследование неврозов, обусловленных несчастными случаями, особенно интересно с точки зрения практики сегодняшнего дня. Обширная, изобилующая противоречивыми суждениями литература свидетельствует о борьбе, которая ведется в рамках медицинской науки между чисто соматическим типом мышления и психологическим пониманием; мы можем наблюдать, как предрассудки, основываясь на которых «все пытаются объяснить упрощенно, только с одной точки зрения», вступают в конфликт с настоящим анализом.

В последние десятилетия эта проблема становится все более и более серьезной. По словам фон Вайцзеккера, «рентный невроз или невроз на почве борьбы за свои права (Rechtsneurose) — это социальный феномен первостепенной важности; это сцена, представляющая рождение совершенно нового общества. По существу, речь идет о самой социальной из всех болезней»..

(д) Обстоятельства, связанные с работой

Болезнь может серьезнейшим образом подействовать на работоспособность человека и на его желание трудиться, что находит свое объективное отражение на кривых работы. Трудовая терапия служит одним из способов придать болезненным психическим явлениям относительно благоприятную форму. Вопрос о пригодности индивида к той или иной работе приобрел в наше время огромное практическое значение (именно в этой связи были разработаны тесты на профессиональную пригодность) Были предприняты специальные усилия по выяснению того. какие типы работ могут выполняться лицами с теми или иными психическими расстройствами. Мы видим, что психология в наши дни становится прикладной наукой, поскольку служит техническим задачам (связанным с выявлением профессиональной пригодности, повышением эффективности труда и т. п.); аналогично, и психопатология станет прикладной дисциплиной, если займется поиском ответов на вопросы, касающиеся пригодности определенных категорий лиц — например, воспитанников детских домов — к службе в армии, а также способности больных некоторыми психическими заболеваниями самостоятельно трудиться и зарабатывать себе на жизнь.

(е) Обстоятельства, связанные с воспитанием

Благодаря тому очевидному влиянию, которое оказывают социальные ситуации и отношения на психическую жизнь, а также благодаря терапевтическому использованию открывающихся в этой связи возможностей старая проблема воспитания все еще сохраняет свою актуальность. Нам важно знать, какова потенциальная роль воспитания, а также каковы его пределы. Нет сомнения, что духовный образ эпохи или популяции в значительной мере определяется общим уровнем воспитания. По данному вопросу практически невозможно прийти к более точным формулировкам; в связи с ним с незапамятных времен утвердились две крайние, но в равной мере ошибочные точки зрения: «все определяется воспитанием» и «все дается от рождения». Одни говорят: «Воспитание может сделать из человека все что угодно»; другие возражают: «Человека могут изменить только направленные воздействия на наследственность, и результаты проявятся не ранее чем через несколько поколений». «Дайте нам воспитание, — говорил Лессинг, — и мы изменим характер Европы меньше чем за столетие». Согласно противоположному взгляду, все врожденное неизменно, а воспитание только «вуалирует» его качества. Каждая из сторон в чем-то права. Конечно, воспитание способно только развить те возможности, которые и так содержатся в конституции; оно не в силах изменить сущность человека. С другой стороны, никто не знает, какие именно возможности дремлют в конституции каждого отдельного человека. Поэтому воспитание способно привести к совершенно неожиданным результатам.

Итак, характер воздействия любой новой формы воспитания непредсказуем. Последствия непременно будут содержать в себе элемент неожиданности. Для воспитания исключительно важны следующие фундаментальные обстоятельства: человек становится тем, что он есть. благодаря непрерывности культурной традиции; проявления сходных предрасположенностей благодаря осознанным действиям выказывают значительную изменчивость во времени, и даже целые нации на протяжении нескольких веков полностью меняют свой характер. Невозможно заранее очертить границы воспитания в целом; в каждой данной исторической ситуации их следует наблюдать in concrete.

§2. Исследования, имеющие в виду народонаселение в целом, профессиональные группы, социальные слои, население городов и сельской местности и другие группы

Народонаселение в целом. Благодаря демографическим исследованиям определяется число больных вообще и число больных теми или иными заболеваниями в рамках данной популяции. По данным Ленца (Lenz), 2—3 % жителей Германии составляют дебилы, 0,5 % — имбецилы, 0,25 % — идиоты. Таким образом, общий процент лиц с различном степенью врожденного слабоумия колеблется между тремя и четырьмя 30__40 % случаев из этого числа приписывается воздействию внешних вредоносных факторов. Согласно Люксенбургеру, больные шизофренией составляют 0,9 % населения (половина из этого числа находится в лечебных заведениях), а больные с маниакально-депрессивными расстройствами — от 0,4 до 0,5 %. Таким образом, наиболее существенную роль играет слабоумие, за ним следует шизофрения.

Распределение по социальным слоям. Семей с маниакально-депрессивными психозами больше в относительно высоких слоях общества, а слабоумных и больных эпилепсией — в низших слоях; больные шизофренией, занимая в целом промежуточное положение, несколько более многочисленны среди относительно высоких слоев'. Считается, что атлетический тип телосложения свойствен главным образом представителям низших слоев.

Статистика распределения умственных способностей основана преимущественно на показателях успеваемости и тестах на интеллект. Чем ниже социальный слой, к которому принадлежит испытуемый, тем ниже, в среднем, его показатели (Брем [Brern]); наиболее высоких результатов достигают дети академических ученых и школьных учителей.

Интерпретация статистических данных основывается главным образом на отборе наследуемых качеств. Согласно Конраду, следует говорить о «процессе разрыхления» (Auflockerungsprozess): больные эпилепсией опускаются, и их наследственные признаки скапливаются в низших слоях общества. Социальный статус больного эпилепсией стремится вниз; поэтому ему обычно приходится вступать в брак с лицом. представляющим тот или иной тип дефектной личности. В результате мера наследственной отягощенности растет; концентрация неблагоприятных наследственных факторов в рамках ограниченного сообщества приводит к формированию социально (то есть не биологически) обусловленной группы расстройств — не «конституциональной», а «коннубиальной» (брачной) группы. Среди потомства больных эпилепсией из низших социальных слоев процент дефектных личностей — слабоумных, психотиков, больных со status dysraphicus и т. п.— значительно выше, чем среди потомства эпилептиков из высшего общества.

По мере того как лица, одаренные выше среднего, идут по социальной лестнице вверх, в низших слоях происходит процесс «вымывания» относительно благоприятных наследственных предрасположенностей. Но в высоких социальных слоях уровень деторождения незначителен. Поэтому, при прочих равных условиях, наблюдается тенденция к постепенному угасанию наиболее выдающихся наследственных качеств.

Пpoфeccuoнaльныe группы. Отношение психических аномалий к профессиональным занятиям и характеру трудовой деятельности пока не анализировалось сколько-нибудь глубоко. Достаточно одного взгляда на нормального человека, чтобы распознать характер его профессиональной деятельности и отличить, скажем, врача от коммерсанта, военного от учителя. Профессия накладывает свой отпечаток даже на почерк, тем самым избавляя нас от необходимости предпринимать более подробное исследование. Но точно так же и психотические явления окрашиваются совершенно особым образом в зависимости от того. имеют ли они место у священнослужителя, учителя или военного и т. д. Мы можем легко представить себе характер психических изменений, обусловленных возбуждением при крупной финансовой игре (для такого состояния типичны крайнее напряжение душевных сил и необходимость быстро принимать рискованные решения), подчиненным положением гувернантки, тяготами жизни пролетария и т. п. Специально исследовались психические расстройства в армии' и военно-морском флоте, а также среди промышленных рабочих. Осуществленные Ремером (Romer) статистические подсчеты показали, что психически больных меньше всего среди лиц, занятых в сельском хозяйстве, и больше всего среди представителей свободных профессий.

Семейное положение. Связь между психическими расстройствами и семейным положением оценивается на основании статистики больных. принятых в специальные заведения. Одинокие заболевают значительно чаше. чем состоящие в браке; среди разведенных и вдовых, вместе взятых, число лиц с психическими расстройствами лишь слегка превышает общий средний показатель. Тем не менее среди разведенных процент психически больных достаточно высок

Город и сельская. честность. Сравнивая относительную распространенность отдельных форм психических расстройств в городах и сельской местности (сравнение производится исходя из общего числа лиц, принятых в специальные заведения), мы обращаем внимание главным образом на следующие моменты: материально неблагоприятные воздействия жизни в большом городе приводят к аномальному количественному росту алкогольных психозов и случаев прогрессивного паралича, а сложные жизненные условия и связанные с ними психические травмы обусловливают высокую распространенность психопатий (истерий и т. п.). С другой стороны, лечебные заведения в сельской местности изобилуют главным образом случаями эндогенных заболеваний групп dementia praecox и маниакально-депрессивных расстройств. Любопытно, что в больших городах, по сравнению с сельской местностью. через специальные заведения проходит значительно больше больных эпилепсией и несколько больше слабоумных (больных старческим слабоумием, атеросклерозом, идиотией).

Расовые и национальные различия. Что касается распределения расстройств по географическим зонам, то существенные количественные различия касаются главным образом маниакально-депрессивного психоза, в меньшей степени — шизофрении. Согласно Люксенбургеру. маниакально-депрессивный психоз редко встречается в Швейцарии. Скандинавии и на севере Германии, но достаточно широко распространен в Баварии, Франконии. долине Рейна. Италии и некоторых частях США. Согласно Кречмеру, у гессенцев. в отличие от швабов, почти не бывает маниакальных расстройств.

Религиозные различия. Статистические исследования различных религиозных групп со всей убедительностью показывают, что больше всего психических расстройств встречается среди приверженцев сект'.

§3. Асоциальное и антисоциальное поведение

Справедливо считается, что социальная установка — одно из основных качеств человеческой природы; характер социальной установки представляет собой важнейшую черту личности. В качестве фундаментального выдвигается противопоставление личности, ориентированной вовне, общительной, открытой, и личности, так сказать, замкнутой на себя, сосредоточенной на себе (аутистической), закрытой.

Юнг говорит об экстравертах и интровертах, Кречмер — о циклотимном и шизотимном характере. В пределах циклотимного типа Кречмером выделяется еще одна оппозиция: наивной самоуверенности со склонностью к грандиозным предприятиям и скромной нерешительности. В пределах шизотимного типа идеалистическое мышление (на одном полюсе которого мы наблюдаем страсть к преобразованиям, стремление к систематизации и организации, тогда как на другом — упрямство, дух противоречия, угрюмую подозрительность и мизантропию) противопоставляется грубому, откровенно антисоциальному поведению.

Социальное поведение душевнобольных и психопатов не сводимо к единой, простой формуле. Даже при одной и той же форме расстройства разные люди ведут себя по-разному. Иногда лицо с тяжелым шизофреническим процессом продолжает вести вполне активную социальную жизнь; с другой стороны, лицо, страдающее психопатией, может прекратить всякие контакты с другими людьми и до конца своих дней прозябать в полном одиночестве. Но люди, которых мы считаем психически аномальными, в большинстве своем аномальны и в аспекте социального поведения. Эта особенность даже выдвигалась в качестве критерия для определения болезни. Люди, страдающие психическими аномалиями, в большинстве своем асоциальны; но лишь немногие из них антисоциальны.

(а) Асоциальное поведение

Многочисленные разновидности асоциального поведения сводятся к Двум типичным формам.

1. Помешанные в узком смысле этого слова — то есть те, кого мы в настоящее время относим к больным шизофренией, — как правило, в той или иной форме исключают себя из человеческого общества. Внутри себя они воздвигают новый, особый мир, в котором главным образом и живут. — хотя поверхностному наблюдателю может показаться, что они сохраняют контакт с реальным миром. У них нет потребности делиться с другими тем царством чувств, переживаний и бредовых идей. которое принадлежит только им. Они самодостаточны и постепенно отчуждаются от других людей, в том числе и от тех, кто страдает той же формой психического расстройства. Справедливо считается, что между такими больными и нами дистанция больше, чем между нами и представителями первобытных культур. Сам больной, судя по всему, не сознает своей антисоциальности и живет в своем мире так, как если бы мир этот был вполне реален. В типичном случае такие люди замыкаются в себе. сами того не замечая и не испытывая в этой связи никаких страданий. Они составляют «социально мертвую» группу. Если расстройство выражено относительно слабо, больные из низших слоев общества становятся бродягами, а больным из обеспеченных слоев уготована репутация чудаков.

2. Совершенно иной тип асоциальности, иногда, на ранних стадиях процесса, сочетающийся с только что описанным, развивается как неспособность общаться с другими и приспосабливаться к ситуациям. Субъективно эта неспособность ощущается как нечто весьма мучительное. Любой контакт становится настоящей пыткой; поэтому человек старается держаться подальше от других, предпочитает оставаться наедине с собой. Это причиняет ему огромные страдания: ведь подавляя в себе социальные инстинкты, человек испытывает тоску по общению и любви. Его асоциальность становится заметна окружающим; он досаждает им своей неловкостью. Застенчивость перемежается в нем с бесцеремонностью, все его внешние проявления неумеренны, поведение противоречит принятым нормам. Он чувствует реакцию окружающих и поэтому все больше и больше замыкается в себе. Этой форме асоциальности присуще множество разнообразных психологически понятных связей; она зависит от самых разных «комплексов» и при благоприятно складывающихся обстоятельствах может исчезнуть. С другой стороны. она способна привести к абсолютной самоизоляции: человек заточает себя в помещении, которого никогда не покидает. Такое поведение наблюдается у представителей самых разных характерологических типов — не только у личностей грубых и недифференцированных, но и у людей культурных и способных на глубокие чувства; оно может сочетаться со многими другими дефектными проявлениями психической жизни и обнаруживаться как преходящая фаза или как один из аспектов устойчивой конституции. Оно может развиваться спонтанно или представлять собой отчетливую реакцию на неблагоприятные обстоятельства. Короче говоря, такое поведение может быть выражением самых разных форм психических заболеваний.

(б) Антисоциальное поведение

Антисоциальных больных много среди преступников. Большинство случаев обусловлено не столько болезненными процессами, сколько конституциональными аномалиями. Антисоциальные элементы встречаются среди больных шизофренией — в особенности на ранних стадиях, — а также среди больных прогрессивным параличом. Среди больных маниакально-депрессивными расстройствами их практически не бывает.

Развитие исследований по психологии преступников прошло через три фазы, с позиций настоящего времени эти фазы выглядят как ряд параллельных, разумно дополняющих Друг друга направлений. Bнaчaле изучались отдельные преступники, они рассматривались как редкие, аномальные, отклоняющиеся случаи. Были продемонстрированы классически отчетливые сопряжения событий психической жизни, которые обычно выступают в менее явных, неразвитых формах. Затем были выделены психологически понятные связи, встречающиеся достаточно редко и толкуемые в целом неправильно, то есть слишком «интеллектуально» (это касается, в частности, психологии отравительниц и женщин. совершивших преступления на почве ностальгии). Наконец, исследовалось воздействие болезненных процессов на отдельные случаи. В работах, относящихся к этой первой фазе, психологическое понимание часто носит упрощенный, наивный характер, что оставляет в читателе чувство неудовлетворенности. Преступления сплошь и рядом ошибочно приписываются определенным влечениям или страстям; им даются чрезмерно интеллектуальные толкования; слишком многое в психической жизни, в незаметных сопряжениях инстинктов, символических актах и комплексах приписывается осознанному мышлению С другой стороны, многие описания свидетельствуют о том, что авторам удалось выявить в высшей степени ценный и незаменимый материал. К ряду случаев был успешно применен понимающий психологический подход. Были осуществлены попытки обобщающей систематизации всего множества описаний преступников. В качестве образца можно привести недооцененную книгу Крауса\

Вторая фаза была отмечена переходом от понимающего исследования отдельных случаев к статистическим. методам. Анализ причин преступлений и приведших к ним обстоятельств стал основой для выведения длинных рядов корреляций. Исследования такого рода осуществлялись обычно по данным официальной статистики и сосредоточивались на связях преступности в целом, равно как и отдельных видов преступлений, с самыми разнообразными факторами: временем года, возрастом, ценами на хлеб. В частности, было обнаружено, что пик воровства и мошенничества приходится на зиму, а пик преступлений, связанных с повышенной психической возбудимостью (таких, как изнасилование, оскорбление словом и действием), — на лето; было обнаружено также, что количественный рост случаев воровства происходит отчасти параллельно росту стоимости жизни. Оценить и объяснить эти и другие аналогичные корреляции, как правило, нелегко. Существует тенденция к упрощенным объяснениям; однако сторонники критического подхода указывают на значительное многообразие факторов и предостерегают от интерпретации любых параллелизмов в терминах одних только причинных связей. Регулярно повторяющиеся связи вполне могут быть обусловлены зависимостью обоих членов корреляции от целого ряда каких-то неизвестных факторов.

Интерпретация результатов статистических исследований трудна потому, что, подсчитывая преступные действия, мы ничего не знаем о людях, которые эти действия совершают. Необходимость приблизиться к пониманию реальных, глубинных связей привела к тому, что в третьей фазе исследований основное внимание вновь переключилось на личность преступника, на человека в целом. Но на этот раз, в отличие от первой фазы, речь шла уже не о поиске отдельных, редких, классически отчетливых случаев. Материал, собранный в специальных заведениях и других местах, исследовался во всей своей целостности. Это делалось ради того, чтобы познать феномен среднего, обычного преступника, так как с точки зрения борьбы с преступностью именно этот феномен наиболее важен. В таких работах приходится оперировать относительно малыми числами; соответственно, удается достичь высокой точности подсчетов и изучить весьма обширный спектр связей, ибо основой для статистики служит исследование индивида в целом (здесь, в отличие от массовой статистики предыдущей фазы, речь идет об индивидуальной статистике). Груде применил этот подход к качественному и количественному анализу уже известных объективных признаков. Он также попытался сделать предметом статистики данные по типологии характеров, наследственным предрасположенностям, психологическому пониманию, зависимости асоциального поведения от факторов среды или конституции (так называемая личностная статистика)'.

Роль психиатра заключается в том, чтобы выявить и сообщить факты, имеющие значение для борьбы с преступностью, установления наказания и организации работ в местах наказания. Здесь цели определяются обществом и господствующими в нем воззрениями. Прикладная психология должна ответить на вопрос о том, насколько эти цели достижимы и какие в связи с ними возможны решения.

Как ученый, психиатр должен давать непредвзятые отчеты о фактах всякий раз, когда положение кажется «безнадежным». В таких случаях складывается трагическая ситуация, из которой не видно сколько-нибудь приемлемого выхода. Ветцелю удалось отчетливо показать это на примере аномальной личности-кверулянта («сутяги»)-\ Этот человек десять лет боролся за справедливость, невыносимо надоедая властям, которые, в свой черед, нередко бывали по отношению к нему неправы. Будучи психопатом, этот человек не имел абсолютно никаких преступных намерений; в конце концов, он покончил с собой, предварительно отослав в газеты сообщение о своей смерти: «Всю свою жизнь фон Хаузен мечтал служить Родине. Но волею жестокой судьбы жизнь его закончилась безрезультатно».

§4. Психопатология духа

Дух, как таковой, не может заболеть; поэтому вынесенные в заглавие слова содержат в себе некоторое противоречие. Однако носителем духа является наличное бытие. Болезни, затрагивающие наличное бытие, влияют на реализацию духа, которая в итоге может тормозиться, задерживаться, принимать искаженные формы, но может и активизироваться, избирая для этого самые разные пути.

Кроме того, дух по-своему истолковывает аномальные психические феномены и трансформирует их. Здесь возможны различные точки зрения. Я могу считать, что мною движут мои естественные passiones animae («страсти души»); я могу винить себя и считать свои действия и чувства злыми и греховными; я могу верить, что подвержен влиянию богов и демонов, одержим ими: наконец, я могу верить, что на меня воздействуют другие люди, что это именно они околдовывают меня. Аналогично, разные люди по-разному относятся к собственному опыту овладения своими же душевными расстройствами: одни видят в этом опыте покаяние, другие — философское самовоспитание, третьи — отправление культа, четвертые — молитву, пятые — посвящение в таинства.

Связи и единства, составляющие мир духа. не могут служить предметом психологии. Возможности психопатологии ограничиваются исследованием некоторых частных аспектов духа, нашедших свое проявление в тех или иных феноменах. Во-первых, мы отмечаем эмпирические исследования конкретного материала (патографии и анализ воздействия медитативных упражнений); во-вторых, мы обсуждаем некоторые вопросы общего характера-, в-третьих, мы рассматриваем животрепещущую для всех времен проблему взаимоотношения психопатии и религии.

(а) Эмпирические исследования

1. Патографии. Этим термином обозначаются биографии, цель которых — представить аспекты психической жизни, интересные с точки зрения психопатологии, и разъяснить значение отдельных явлений и событий для творчества тех людей, чья жизнь служит объектом описания. Среди многочисленных известных патографии выделяются труды Мебиуса и Ланге'. Но даже эти авторы не удерживаются в должных границах и трактуют творческие свершения исходя из весьма слабых оснований — то есть, попросту говоря, обесценивают их. Скажем, в стихотворении можно усмотреть признаки кататонии; но само по себе это не значит, что стихотворение неудачно или непонятно. Суждения подобного рода, если они выдвигаются психопатологом, следует оценить как субъективные, любительские и, в общем, малоинтересные (а с точки зрения многих — откровенно неприемлемые и вызывающие раздражение). Патография требует к себе самого деликатного подхода. Научная патогра-фия без полноценного психопатологического понимания и способности к историческому суждению невозможна. Кроме того, приемлемая, интересная для читателя патография обязательно должна исходить из таких предпосылок, как уважение к человеку, который служит объектом описания, и определенная (не мешающая откровенности) дистанцированность от него. Если материала недостаточно, патография становится смехотворной (таковы, в частности, патографии Иисуса и Магомета)

Все, что мы узнаем из патографии о жизни выдающихся людей, доказывает свою значимость для психопатологии. В патографическом материале мы обнаруживаем то, чего никогда не удается наблюдать у «среднего» больного; но в итоге наша наблюдательность становится

только острее. Каждому психопатологу полезно знакомиться с жизнью выдающихся людей по хорошим патографиям.

2. Медитативные упражнения. Во всех великих культурах — в Китае, Индии, на Западе — мистиками, философами и святыми были разработаны в высшей степени многообразные и содержательные способы «упражнения души». Но всем этим способам присущи некие общие фундаментальные свойства. Каждый из них представляет собой техник)' внутренней работы над состоянием сознания, способ инверсии и трансформации сознания. Шульц исследовал их современными эмпирическими методами'. Эту эмпирически установленную фундаментальную общность следует отличать от веры, которая движет соответствующими психическими механизмами и придает им исторически и личностно значимое содержание. Эту общность следует отличать также от метафизики, которая, с одной стороны, выступает как способ понимания переживаний, а с другой — определяет их содержание. Современная психиатрия использует отчасти те же методы; но в условиях современного неверующего мира они указывают прежде всего на существование «веры» в науке, а затем интерпретируются в духе психологических теорий.

(б) Вопросы общего характера

1. Значение болезни для творчества. Специального эмпирического исследования заслуживает вопрос о том, какие формы болезней несут в себе не только разрушительное, но и позитивное значение. В связи с патографиями выдающихся людей то и дело возникает следующая дилемма: проявляется ли творческий дар этих людей вопреки болезни или выступает в качестве одного из ее следствий В пользу последней возможности свидетельствуют такие феномены, как повышенная творческая продуктивность при гипоманиакальных фазах, появление содержательных элементов эстетического характера во время депрессивных состояний, метафизический опыт, связанный с шизофреническими переживаниями. Вопрос о возможном позитивном значении болезни возникает и в связи с некоторыми историческими событиями'.

2. Связь между формой болезни и духовным содержанием. Из истории известно множество мировоззренческих систем, возникновение и проявления которых, судя по всему, во многом обусловлены душевными заболеваниями; похожие системы создаются и сегодня. Правда, такие духовные миры вполне могли бы возникнуть и существовать и без вмешательства болезни; но своим фактическим возникновением они. скорее всего, обязаны деятельности психически больных. Во всех случаях нам недостает материала для доказательств; но трудно отделаться от впечатления, что духовный мир гностиков каким-то образом связан с навязчивыми состояниями. Широко известные описания странствий души по небу и аду живо напоминают о переживаниях больных шизофренией. Ныне эти шизофренические состояния утратили свой мировоззренческий смысл: те. кто им подвержен, рассматриваются как невменяемые, как безумцы, за которыми нужен присмотр. Их болезненные переживания ни на кого не производят впечатления. В прежние времена ситуация, возможно, выглядела иначе. Некоторые мифологические представления и суеверия, по-видимому, не родились бы без знакомства с переживаниями, характерными для dementia praecox. Сходные соображения возникают и в связи с образным миром, сформировавшимся вокруг ведьм и прочих сверхъестественных существ. Но никаких специальных исследований в этой области не проводилось.

3. Исторически складывающиеся типы отношения к душевнобольным. Несомненно, душевнобольные сыграли в истории существенную роль. Они пользовались уважением как шаманы: им поклонялись, как святым; они внушали священный трепет, как люди, через которых вещает Бог; как люди исключительные, они указывали путь и щедро вознаграждались. Человек, страдающий расстройством группы dementia praecox, может благодаря своим психотическим переживаниям стать основателем секты. Подобное иногда наблюдается в сельской местности и в настоящее время (секта малеванцев в России). Таких людей никогда не считали душевнобольными; то, что мы назвали бы «болезнью», расценивалось как духовный дар. Но другие люди того же типа могли подвергаться осмеянию как «сумасшедшие», изгоняться из общества как «одержимые», уничтожаться или оставаться незамеченными.

Иначе обстоит дело с поэзией и искусством. В произведении литературы или искусства больной часто представляется именно как больной и в то же время как символ глубочайшей человеческой тайны. Безумием завершилась трагедия Филоктета, Аякса, Геракла: сошли с ума Лир и Офелия; Гамлет притворялся сумасшедшим. Дон Кихот — почти типичный шизофреник. Особенно часто предметом художественного описания становилось переживание «двойника» (Э. Т. А. Гофман, Э. А. По. Ф. М. Достоевский). С другой стороны, у Гете тема безумия не играет почти никакой роли, а связанные с ней редкие описания (Гретхен в тюрьме) далеки от действительности — особенно в сравнении с весьма реалистическими описаниями у Шекспира и Сервантеса.

Веласкес писал идиотов. Властительные особы держали при своих дворах «шутов», которые пользовались «шутовской свободой» слова. Дюрер создал гравюру, изображающую Меланхолию. «Сатурнический человек» Ганса Бальдунга Грина — тип человека, мучающегося меланхолией.

Можно привести много других примеров; все они не поддаются единой, общей и исчерпывающей интерпретации. Но нет никакого сомнения. что между болезнью и глубочайшими возможностями человека между безумием и мудростью существует какая-то скрытая корреляция'.

(в) Психопатия и религия

Обозревая все множество типов психических болезней, мы можем определить характер связанных с ними религиозных переживаний. Это удается сделать на примере некоторых явлений современности Благодаря историческим исследованиям мы узнаем, у каких выдающихся религиозных деятелей были признаки психической аномалии, какую роль в религиозных переживаниях играючи душевные расстройства и истерия как отдельные религиозные феномены могут быть поняты в психологических терминах. Мы задаемся вопросом о том, как священнослужитель, чье религиозное поведение укоренено в душевной болезни и, так сказать, окрашено в ее цвета, ведет себя по отношению к людям в своей повседневной практике. Мы стремимся понять, каким образом религия способна помочь больному человеку-'. Наконец, мы выходим за пределы эмпирического и задаемся вопросом о том, каков смысл совпадений между душевной болезнью и религией и можно ли вообще говорить в данной связи о каком бы то ни было смысле. Можно ли утверждать, что в те моменты, когда человек оказывается у самых пределов своего наличного бытия, экстремальный характер переживаемого им момента предоставляет основу для осмысленного духовного опыта? Мы могли бы указать на эмпирический, известный из социологии факт, что все действенные религиозные движения и системы характеризуются — чаще всего бессознательно и лишь изредка осознанно — абсурдностью своего содержания («верую, потому что абсурдно», как настаивал Тертуллиан, а вслед за ним Кьеркегор). Во времена Лютера разум отвергался; раннему лютеранству была присуща тенденция к выдвижению абсурда на передний план. С другой стороны, католицизм, начиная с Фомы Аквинского, перешел к отрицанию того, что содержание веры абсурдно; теперь уже следовало различать то, что превосходит всякий разум (то есть содержание откровения), и то, что противно разуму (то есть абсурд в собственном смысле).

§5. Исторические аспекты

В XIX веке благодаря лучшему сообщению между разными концами земного шара, удалось ближе узнать все населяющие его народы. Исторический интерес сосредоточился на постижении их настоящего в терминах прошлого, равно как и прошлого как такового, вплоть до самых отдаленныx истоков. С этим интересом связана попытка представить душевные болезни в историко-географическол1 аспекте, с учетом климата, расовых особенностей, «духа местности» (genius loci), ландшафта. исторической судьбы. Впоследствии на этой основе были осуществлены специальные исследования по геопсихологии и расовой психологии. а также исследования исторического характера (в частности, на тему о том, было ли появление сифилиса в XV в. чем-то абсолютно новым, действительно ли эта болезнь была привезена из Америки и т. п.). Предметом анализа становились отдельные исторические аспекты и общеисторические соображения о развитии человека как биологического вида.

Изменения социальных и исторических условий воздействуют на характер проявления психических расстройств. История психических заболеваний — это особая разновидность истории общества и культуры. Исследуя болезнь с исторической точки зрения, мы видим, как меняется со временем ее картина — при том, что в чисто медицинском смысле сама болезнь остается той же. Особенно ярко стиль времени проявляется в неврозах: при одних обстоятельствах они процветают, тогда как при других — почти не обнаруживаются. Описания отдельных случаев и биографии, восходящие к давним историческим эпохам, представляют огромный интерес как свидетельства возможных изменений. Но психиатру полезно исследовать конкретные исторические иллюстрации даже безотносительно к методическим сравнениям: он может не знать исторических различий, но он их непременно почувствует. Примеры из истории предоставляют в наше распоряжение выразительную картину того, как определенный вид болезни проявляется у высокодифференцированных и выдающихся натур, а также у людей, столкнувшихся с незнакомыми, чуждыми обстоятельствами. К сожалению, материал такого рода весьма скуден.

В исследованиях по психопатологии этот исторический интерес развивается параллельно интересу к тому, что можно было бы назвать общими законами антропологии. Сравнивая между собой различные эпохи, первобытные и развитые культуры, мы познаем разнообразные, изменчивые проявления одного и того же феномена (например, истерии), понимаем, какие именно черты специфичны для отдельных исторических состояний (например, для архаических культур), и, наконец, анализируем основные направления, избираемые общеисторическим процессом (например, в связи с проблемой вырождения).

(а) Культурная принадлежность и историческая ситуация как факторы, обусловливающие содержательный аспект душевной болезни

Совершенно ясно, что содержание психоза восходит к культурному багажу той группы, к которой принадлежит данный больной. В прежние времена среди бредовых идей преобладали такие, как превращение в животное (ликантропия), демономания и др.; теперь же больные бредят главным образом о телефоне и радио, о гипнозе и телепатии. В прежние времена над больным измывались злые духи; теперь же порча наводится с помощью электрического аппарата. У философа бредовые переживания отличаются богатством и глубиной смысла, а у простого человека они представляют собой главным образом фантастически искаженные формы суеверий.

Представления и поверья, которые мы в условиях нашей современной технической цивилизации считаем возможными симптомами душевной болезни, не могут считаться таковыми в условиях сельской местности, где многие древние верования сохраняются как часть фольклора.

Культурная среда, преобладающие воззрения и ценности важны постольку, поскольку они способствуют развитию одних разновидностей психических аномалий и предотвращают развитие других. Определенные характерологические типы «соответствуют» времени и друг другу. Сплошь и рядом нервные или истерические личности каким-то образом «находят» друг друга. Про некоторые общности вполне можно сказать, что они характеризуются скоплением аномальных и психически больных личностей; таковы, в частности, Иностранный Легион, колонии нудистов и вегетарианцев, общества фанатиков здоровья, спиритизма, оккультизма, теософии. Судя по всему, среди приверженцев древнегреческого дионисийского культа было принято взывать к лицам с истерическими данными. Именно такие люди играют роль во всех случаях, когда оргиастический элемент приобретает особую значимость для обширных сообществ. Пациентам наших психиатрических заведений, в отличие от психически больных жителей Явы, присуща склонность к необоснованным самообвинениям; Крепелин объясняет ее особенностями европейской культуры, в которой личная ответственность играет значительно более важную роль.

Некоторые исторические эпохи и обстоятельства благоприятствуют формированию и философскому возвышению чисто мужских сообществ; соответственно, в такие эпохи гомосексуальность играет существенную роль. В другие же времена преобладает безразличное или презрительное отношение к гомосексуальности, или она трактуется как преступление'.

Истерия имела немалое историческое значение для средних веков, но ее роль в современном мире сходит на нет. С шизофренией же дело обстоит как раз наоборот: насколько можно судить, в средние века ей не придавали значения, зато в течение последних столетий она стала феноменом огромной важности (Сведенборг, Гельдерлин, Стриндберг, Ван Гог).

После 1918 г. у нас выработался более пристальный взгляд на ту роль. которую во времена потрясений играют психопаты. Аномальные личности бывают особенно заметны в революционные эпохи: на какое-то время они даже выдвигаются на передний план общественной жизни. Правда, сами они никогда не делают революций и не принимают в них сколько-нибудь конструктивного участия; но ситуация предоставляет им преходящую возможность проявить себя Как говорит Кречмер. «в мирные времена мы официально объявляем их невменяемыми; в неспокойные же времена они становятся нашими правителями»

(б) История истерии

У истерии есть своя история. Кульминационные формы наиболее драматичных проявлений — таких, как припадки, изменения сознания (сомнамбулизм), театральные выходки, — остались в прошлом. Феноменология истерии меняется в зависимости от ситуации и общепринятых воззрений. Яркие в своем роде феномены, подробно описанные в прошлом веке Шарко и исследователями его школы (которые тем самым невольно способствовали популяризации и количественному росту таких феноменов), в настоящее время встречаются редко. Именно в XIX в. была признана исторически важная роль истерии. Судя по историческим данным, основной феномен сводится к следующему: механизм, который сам по себе постоянен (лишь у очень незначительного числа людей он находит свое проявление в форме болезни или особого рода способности к истерии), используется в интересах различных идеологических движений и мировоззренческих установок, ради достижения определенных целей. Поэтому 'всякий раз, исследуя явления. имевшие место в тот или иной период времени, мы видим в их совокупности нечто существенно большее, чем просто истерию. Среди исторически значимых болезненных явлений истерия играет ведущую роль; наряду с ней определенное значение имеют шизофрения, а также некоторые иные расстройства. Поэтому заслуживают внимания все исторические данные о том, что принято было считать суевериями, магией или колдовством: об одержимости злыми духами, о психических эпидемиях, об охоте на ведьм, оргиастических культах, спиритизме.

1. Одержимость злыми духами. Представление о том, что духи (демоны и ангелы, черти и боги) могут вселяться в людей и управлять ими, свойственно всем временам и народам. Влиянием демонов объясняются как соматические, так и — тем более — психические заболевания. Особенно это относится к таким психическим расстройствам, когда человек оставляет впечатление превратившегося в кого-то совершенно иного, когда его голос и поведение, выражение лица и содержание речи вдруг меняются до неузнаваемости и все эти изменения исчезают так же внезапно, как и появились. Об «одержимости» в более узком и истинном смысле мы говорим тогда, когда сам больной переживает расщепление своего существа на две личности, два «Я», которым соответствуют два разнородных типа чувствования (см, выше, главку «в» §7 главы 1). Далее, «одержимостью» считается также переживание чуждых личностей, которые являются больному в галлюцинациях и говорят с ним голосом и жестами; к этому же разряду относятся некоторые навязчивые феномены. Конечно, представление об «одержимости» само по себе весьма примитивно; стоящая за ним реальность отнюдь не однородна. В частности, состояния одержимости с измененным сознанием (именно таков феномен сомнамбулизма) совершенно не похожи на состояния, при которых сознание остается ясным. Первые обычно носят истерический, тогда как вторые — шизофренический характер'.

2. Психические эпидемии. Феномены этого рода, получившие столь широкое распространение в средние века, уже давно служат предметом заинтересованного внимания Судя по всему, в более поздние времена в нашем культурном пространстве идентичных явлений не бывайте. Средневековые психические эпидемии сопоставимы только с феноменами, встречающимися по всему миру среди первобытных народов, которые подвержены психическим эпидемиям в силу своей высокой внушаемости. Во время детских крестовых походов тысячи детей (как утверждается, вплоть до 30 000) собирались вместе и шли по направлению к Святой Земле, движимые страстью, которую ничто не могло остановить; они покидали дома и родителей только ради того, чтобы очень скоро и бесславно погибнуть.

После Великой Чумы XIV в. в разных местах Европы вспыхивали эпидемии так называемого танцевального бешенства (Tanzwut; это явление известно также под названием «тарантизм»), почти мгновенно поражавшие великие множества людей (впрочем, аналогичные явления, пусть в меньших масштабах, происходили и в другие времена). Это были состояния возбуждения с припадками, оргиастическими танцами, галлюцинаторными переживаниями сценоподобного характера; за ними всякий раз следовала частичная или полная амнезия. Иногда танцующие яростно барабанили себя по телу; прекратить это можно было. только связав их.

Позднее, в XVI и XVII вв.. широкое распространение получили эпидемии в женских монастырях: многие монахини вдруг оказывались одержимы бесами, и процесс изгнания последних всякий раз проходил в высшей степени драматично, поскольку изгнанные бесы имели обыкновение возвращаться. Когда епископ приказывал изолировать монахинь и держать их под домашним арестом, эпидемии мгновенно прекращались; публичные же процессы изгнания дьявола священником только способствовали быстрому распространению «заразы»'. Все эти эпидемии, исходя из описанных симптомов, удается отождествить с истерическими проявлениями (как уже было сказано, содержание последних всякий раз определяется соответствующей средой и преобладающими установками). Но почему такие эпидемии происходили именно тогда? Почему они не свойственны иным историческим эпохам, в том числе и нашей? Среди исследователей утвердилось мнение, что такие эпидемии, пусть в значительно меньших масштабах, случаются и сегодня. Они пресекаются в зародыше и не получают распространения потому, что не имеют поддержки в виде соответствующим образом ориентированных ожиданий, а также в виде преданной веры или суеверного страха больших масс людей. В кругах приверженцев спиритизма истерические феномены распространены достаточно широко; но рационалистически настроенная современная публика только смеется над подобными «суевериями» и презирает их. Можно предположить, что присущие определенным историческим эпохам типы переживаний и религиозные воззрения, обусловливая специфику некоторых влечений и целей, запускают в движение механизмы, которые иначе так и оставались бы в латентном состоянии. В итоге механизмы, о которых идет речь, становятся действенным инструментом на службе определенных культурных групп; при других же обстоятельствах они оценивались бы не иначе, как болезненные и спорадические феномены.

3. Охота на ведьм. Кошмар охоты на ведьм воцарился в Европе на исходе средневековья и продолжался три века подряд. В мире, где царил страх, где католическая и протестантская церкви проводили политику искоренения ересей, где садистские импульсы были весьма действенны, древние представления обрели непонятное для нас могущество. Проведение процессов, под которыми явно не было никаких рациональных оснований, стало возможно только в условиях господства реалий из области истерии и внушения. Во все времена существовали (и продолжают существовать) люди, сохраняющие трезвый взгляд на мир, несмотря на давление воцарившихся в их среде бредовых идей: ведь «дух время» не может навязать себя всем без исключения. Но против массовых доменов бессильны даже здравомыслящие люди, наделенные сильным характером. Существуют психические механизмы, постоянно готовые к действию: это механизмы внушаемости, истерии и влечения к тому чтобы страдать самому и причинять страдания другим, к боли и уничтожению ради них самих. Они вполне способны затопить всякое противодействие в ситуациях, когда людьми безраздельно овладевает вера или воля к власти.

4. Оргиастические культы. Культовые действа оргиастического характера были известны во все времена и во всех концах земного шара. Несомненно, их объединяет один и тот же психологический механизм. Экстаз врачевателей и шаманов', неистовство дервишей, оргии дикарей равно как и дионисийские празднества древних греков, — все это психологические события одного порядка. Вероятно, тщательный анализ позволил бы осуществить типологическую дифференциацию этого множества; но у нас нет материала для более обоснованных суждений. Мы вынуждены ограничиться общим представлением об отдельных событиях.

Оргиастические состояния могут служить красноречивой иллюстрацией общего положения, согласно которому чисто психологическое исследование феномена ничего не сообщит нам ни о степени его исторической действенности, ни о той значимости, которая ему некогда приписывалась. Экстатические события одной и той же психологической природы могут, в зависимости от принятой точки зрения, казаться либо глубокими откровениями и свидетельствами человеческой религиозности, либо безразличными, тормозящими, явно болезненными процессами. Аналогично, в других областях одно и то же психологическое событие может быть основой либо для создания новых духовных ценностей. либо для «сверхценных идей» наподобие идеи вечного двигателя. В данной связи нельзя не упомянуть великолепную картину «дионисийского опьянения» в «Рождении трагедии» Ницше.

5. Спиритизм. В современном мире преобладает безверие, а «бесы» и «ведьмы» перестали быть объектом экзорцизма (процедур «изгнания дьявола») и судебных разбирательств; но соответствующие факты психической жизни, изменив форму, в основе своей сохраняются. Поскольку ныне преобладает научный тип мышления, эти факты перешли в ведение медицины и иногда оцениваются как истерические; одновременно они стали предметом оккультизма, парапсихологии, спиритизма. Все эти лженауки стремятся исследовать сверхъестественные реалии, как если бы те представляли собой нечто вполне естественное. В итоге древние проявления претерпели двойную трансформацию. С одной стороны, они анализируются с научной точки зрения, как психологические факты, — но при этом никому не удается распутать клубок, в котором спонтанные физиологические и психологические события беспорядочно перемешаны с артефактами, обусловленными ситуацией и присутствием наблюдателя. С другой стороны, они приспособились к духу нашего времени и превратились в средство для исследования сверхъестественного мира призраков, демонов, скрытых и отдаленных влияний, ясновидения и пр.

(в) Психология масс

Психические эпидемии, вкупе с сопровождающими их соматическими феноменами, представляют собой выразительную иллюстрацию «заразности» бессознательно распространяемых психических установок. То же происходит и с такими массовыми явлениями, как верования, общепринятые формы поведения и действия, «общественное мнение». Множество фактических данных, имеющих исключительно важное историческое значение, было подробно описано в замечательной работе ЛеБона. Здесь мы вплотную приближаемся к границе, за которой начинается болезнь, обусловленная снятием торможений, утратой критики. нивелировкой душевных проявлений — факторами, под действием которых индивид становится пассивным орудием внеличностных сил. равно способным на преступления и героизм; он готов делить с другими их иллюзии и галлюцинации и в то же время выказывает совершенно непостижимую слепоту. Масса не мыслит и не наделена волей; она живет образами и страстями. Эти качества массы кардинальным образом отличают ее от общности. Сделавшись частью массы, человек как таковой исчезает; впоследствии он сам не может уразуметь, как это его угораздило принять участие в том, что произошло. В общности люди формируются в народ, обладающий самосознанием и способный обеспечить себе непрерывное и поступательное историческое развитие. Могущество массы, будучи использовано как средство, грозит выйти из-под контроля и поглотить того, кто вызвал его к жизни — если только это не гипнотизер, полностью контролирующий средства внушения и выказывающий непоколебимое присутствие духа.

Масса — это «коллективная душа» людей, объединенных общими чувствами и побуждениями и утративших всякую индивидуальность. Переживания человека, ставшего частью массы, — это переживания, так сказать, с точки зрения «мы все», но не «Я». Люди, составляющие массу, не способны на длительные совместные действия: ведь масса доверчива, некритична и абсолютно безответственна, но в то же время открыта влияниям и очень быстро «рассасывается». Масса склоняется к так называемым массовым психозам, неумеренной возбужденности и актам насилия (грабежам, убийствам, а также панике). Оказавшись частью массы, человек чувствует, ведет себя и действует совершенно не так, как это было ему свойственно, пока он был самим собой и придерживался определенных историко-культурных традиций. Теперь это автомат, лишенный воли, но наделенный сознанием бесконечно возросшего могущества. «Скептик становится верующим, честный человек — преступником, а трус — героем».

(г) Архаические состояния психики

За те несколько тысячелетий, пока существуют великие цивилизации, в мире успело произойти великое множество изменений, затронувших всю совокупность обстоятельств человеческой жизни. Изменились религиозные представления человека, его обычаи, знания, способности; изменилась и среда его обитания. Но фундаментальная предрасположенность человека, судя по всему, не претерпела сколько-нибудь заметных трансформаций. Мы очень сильно отличаемся от первобытных людей, не входивших в круг трех великих культур — Китая, Индии и Запада. Об этом можно судить на основании этнографических исследований того, что осталось от первобытных народов после их окончательного упадка. Считается, что благодаря таким исследованиям выявляются глубины человеческого наличия бытия, каким-то образом связанные с истоками нашей собственной истории. Нет сомнений, что вся наша история восходит к каким-то первобытным основам и развилась исходя из чего-то, достигнутого в незапамятные времена и все еще сохраняющего свою власть над нами; но в чем именно состоят эти основы и достижения, понять трудно.

Например, во всех человеческих сообществах действует запрет на инцест (то есть на половые контакты между родителями и детьми, а также между братьями и сестрами). У животных ничего подобного не встречается, а у людей любое нарушение запрета (в виде династических браков и т. п.) выступает как осознанное нарушение универсального табу, которое, судя по всему, входит в ряд фундаментальных принципов человеческого бытия — наряду с социальностью, речью и мышлением, законами и обычаями общественной морали. Эти глубинные источники «человеческого» недоступны эмпирическому наблюдению.

Фундаментальные принципы человеческого бытия положили начало развитию цивилизаций. Но до этого должно было господствовать совершенно иное состояние психики — состояние, имеющее мало общего с тем, что присуще современному человеку и преобладает на протяжении нескольких последних тысячелетий. Предполагается, что такое архаическое состояние психики свойственно племенам, сохраняющим первобытный образ жизни вплоть до нашего времени. В последнее время проблемы психической жизни первобытных людей обратили на себя внимание этнологов и социологов'. Были осуществлены попытки выявить и систематизировать различия между миром первобытных людей и тем миром, в котором живем мы; в итоге удалось прийти к различению двух типов мышления и сознания. Мы стремимся к отчетливому, осознанному мышлению, ясным определениям, дифференциации объекта и субъекта, реальности и воображения, установлению границ между вещами как таковыми и т. п.; при этом наша мысль постоянно соотносится с эмпирической реальностью. Но существует и иной, не логический (или дологический) тип мышления; для него характерны такие качества, как образность, наглядность, насыщенность конкретными и символическими значениями. Дологическое мышление допускает замену одних вещей другими и объединение образных представлений: в итоге гетерогенные lфеномены сливаются в единую картину, а эмпирические целостности расщепляются на гетерогенные связи и смыслы. Такой протеический взаимообмен форм и образов становится истинной реальностью, замещая в этой функции эмпирические пространство и время, — или. лучше сказать, в системе первобытного мышления пространство и время еще не существуют как категории действительности и логики.

Если мы обратимся к образному содержанию психотических переживаний. типам психотического мышления, способам отбора и систематизации объектов, кажущемуся хаосу фантастических представлений, а также к символике и магии, мы обнаружим в них ряд удивительных параллелей мифам, представлениям и способам мышления первобытных людей. В обоих случаях заметна определенная связь со сновидениями. Нищие писал: «Сон меняет вещи произвольно и прихотливо, пользуясь для своих целей мимолетными подобиями; но с той же произвольностью, с той же прихотливостью создают народы свои мифы… Во сне все мы подобны дикарям… В снах и грезах мы вновь и вновь идем по пути. уже пройденному человечеством до нас».

В свое время Эмминггауз кратко остановился на проблеме «этно-психологических эквивалентов психических расстройств» и привел в этой связи исчерпывающую библиографию из области этнологии, археологии и психопатологии. Сопоставление мифа и психоза — излюбленная тема исследователей фрейдовской школы, в особенности Юнга Позднее это сопоставление было подхвачено Райсом и Шторхом, но только в связи с шизофренией Если говорить о содержательном аспекте, об осмысленных связях между содержанием и образами, то сходство кажется несомненным. Поэтому у ученых возникло желание понять душевную болезнь в терминах первобытной психической жизни и, с другой стороны, понять первобытную психическую жизнь исходя из наблюдений за пациентами. Этой цели служит теория, согласно которой при психическом расстройстве, как и во сне, устраняются некоторые тормоза: в итоге первобытные содержательные элементы могут снова «всплыть» из глубин бессознательного. Но такой подход не оправдал возлагавшихся на него больших надежд. Архаический тип мышления. свойственный сознанию первобытного человека, принципиально отличается от психотического расстройства. Первобытное мышление — итог коллективного развития, служащий потребностям реальной общности людей. Что касается шизофренического мышления, то оно изолирует человека, отделяет его от общности. Образное мышление первобытного человека — факт жизни духовной общности, в которой рациональное мышление развито еще очень слабо. Что касается мышления больного шизофренией, то его «образный» характер противоречит сохранной способности к рациональному мышлению согласно нормам той цивилизации, к которой данный больной принадлежит по рождению. Поиски аналогий между первобытным человеком и больным шизофренией принесут пользу только при условии, что они будут служить

выявлению признаков, характеризующих любые акты образного мышления, равно как и его содержательный аспект. Для нас не составляет секрета, что состояния сознания, характеризующие больного шизофренией, первобытного человека и человека, которому что-то снится. — феномены разных порядков; но мы все еще ничего не знаем о различиях на уровне содержательных элементов и актов психической жизни. Перечисление черт сходства способно произвести большое впечатление разве что на начинающих: каждый, кто имеет дело с конкретными случаями, ощущает не только сходство, но и различия. Итак, перед нами встают следующие вопросы.

(1) Являются ли шизофренические переживания источником первобытных воззрений и представлений? Ответить на этот вопрос невозможно.

(2) Что представляет собой первобытное мышление в сравнении с мышлением больного шизофренией? Очевидно, первобытное мышление — это «здоровая» разновидность мышления; оно не имеет характера первичного шизофренического переживания или шизофренического процесса.

(3) Что имеется в виду, когда говорят о «повторном всплытии на поверхность» забытых, похороненных цивилизацией первообразов, мифов, символов, возможностей и сил? Эта теория лишена отчетливости и недоступна проверке, а предполагаемые связи все еще не могут быть изучены сколько-нибудь глубоко. Гипотеза сама по себе великолепна, но совершенно необоснованна; ее можно сколько угодно испытывать на новом материале, но наших знаний от этого не прибавится.

Когда мы рассматриваем первобытное мышление так, как его представляют этнологи, мы получаем в свое распоряжение некую методологическую схему, которая помогает нам в нашем описании шизофренического мышления. Когда же мы обнаруживаем яркие параллели между мышлением первобытных людей и спецификой действий и переживаний тех лиц, чьи психические расстройства являются следствием мозгового повреждения', нам едва ли приходится рассчитывать на выявление реальных связей между «первобытностью» и болезнью; в лучшем случае мы можем использовать для наших описаний сходные категории.

(д) Психопатологическое в различных культурных кругах

Насколько известно, всем трем великим культурам современности — восточноазиатской, индийской и западной — свойственны одни и те же психопатологические феномены. Их содержательный аспект меняется согласно господствующим воззрениям. Психопатологические явления одинаковы даже на уровне отдельных невротических отклонений

© Современный мир и проблема вырождения

В течение последних ста с лишним лет то и дело приходится слышать и читать о предсказаниях упадка и конца западной культуры, конца Европы и европейцев или даже конца человечества вообще. В этой связи психопатологам следует выяснить: (1) действительно ли в современном мире существуют факторы, под воздействием которых болезненные проявления меняются; (2) действительно ли существует так называемое вырождение и можно ли доказать, что в современном мире оно дает о себе знать сильнее, чем прежде.

Статистика свидетельствует о количественном росте госпитализированных душевнобольных, самоубийств и преступности.

1. Статистические данные по цивилизованным европейским государствам таковы: начиная с 1850 г. отношение количества госпитализированных больных к численности населения в целом возросло в 2—3 раза. Само по себе это не означает. что частота психических заболеваний также возросла: ведь как в прошлом, так и ныне далеко не все душевнобольные становятся пациентами специальных заведений. Единственная причина увеличения числа госпитализированных душевнобольных может заключаться в том, что при неизменном общем проценте психотиков ныне их в больницы принимается больше, чем прежде. Неизвестно, так ли это на самом деле, но, судя по всему, с приведенным объяснением готово согласиться большинство психиатров. Ремер показал, что в 1904—1910 гг. в Бадене заметно возросло число госпитализированных больных; но пациентов, принятых в больницы впервые, по существу, не стало больше. Возможные причины более частой госпитализации следующие: (а) в условиях высокоразвитой технической цивилизации лицам с умственной отсталостью и психопатам выжить намного труднее, чем в условиях, характеризующихся более низким уровнем развития техники и, соответственно, более спокойной жизнью. Это соображение косвенно подтверждается тем, что и ныне госпитализированных больных в городах больше, чем в сельской местности, а их количество прямо пропорционально плотности населения. Там, где жизнь сложнее, где она предъявляет личности более высокие требования, люди избавляются от своих душевнобольных родственников достаточно быстро. С другой стороны, в деревне легче обеспечить уход за слабоумными, которые к тому же вполне могут выполнять полезную работу. Предъявляемые жизнью высокие требования и всеобщее начальное образование — вот те причины, в силу которых в настоящее время так много говорят о слабоумных и умственно отсталых детях; раньше на частоту душевных болезней, как кажется, почти не обращали внимания: (б) возможны и другие, менее существенные причины — например, улучшение условий в приютах, большее доверие к ним, более терпимое отношение значительной части населения к понятию «душевная болезнь». Наконец, ныне люди (особенно городские жители) испытывают значительно меньший страх перед психиатрами и обращаются к ним, в общем, на относительно ранних стадиях болезни — в отличие от прежних времен, когда сам факт обращения к психиатру был чем-то вроде смертного приговора.

2. Самоубийство само по себе не является признаком психической аномалии. Но большинство самоубийств совершается представителями характерологических типов, интересных с точки зрения психопатологии, а также людьми. страдающими теми или иными известными заболеваниями. Поэтому статистика самоубийств дает некоторое представление о частоте аномальных психических состояний в целом. Начиная с 1820 г. число самоубийств в отношении к общей численности населения возросло более чем на 50 %. Но динамика роста самоубийств нерегулярна: во времена экономических кризисов, когда цены на еду растут, самоубийств становится больше, а в военное время — меньше. Соответствующие цифры можно истолковать следующим образом: под влиянием изменившихся условий жизни судьба лиц с определенной устойчивой предрасположенностью становится настолько тяжелой, что они легко поддаются отчаянию. которое, в свой черед, порождает реактивные, депрессивные и прочие психозы. Такие лица чаще оказываются в ситуациях, когда будущее кажется безвыходным, безнадежным и невыносимым. Изменения, затрагивающие культурную среду, предоставляют больше возможностей проявиться тем формам реакций. которые укоренены в конституции личности.

Зависимость частоты самоубийств от культурных факторов иллюстрируется сравнительной статистикой самоубийств среди евреев, католиков и протестантов (приведенные цифры отражают количество лиц, покончивших с собой, на миллион жителей)'

Среди восточноевропейских евреев, живущих на своей родине, самоубийства редки. Та же картина наблюдалась и среди западноевропейских евреев до того, как они были уравнены в правах с христианами. Приведенные в таблице цифры свидетельствуют о значительном влиянии среды и, в частности, такого фактора, как религиозное неприятие самоубийства.

3. Сходная интерпретация возможна и для возрастающей кривой преступности. Динамика преступности вполне убедительно объясняется тяжестью социальных условий (что способствует проявлению преступных задатков) и более строгим применением законов.

Статистика способна учитывать только самые явные, грубые признаки измененной психической жизни. Поэтому в поисках количественных показателей, а также примерных впечатлений об их динамике было бы уместно обратиться к сопоставлению различных эпох. Здесь мы можем лишь бегло очертить цели такого сравнительного исследования; о результатах же говорить пока не приходится.

Повсеместно принято считать, что развитие технической цивилизации в XIX в. сопровождается изменением всего образа жизни людей. Темп жизни неуклонно растет, спешка становится обычным состоянием, повсеместно царит беспокойство, сочетающееся с ощущением повышенной ответственности (при том. что какая-либо метафизическая основа для последней отсутствует). На место созерцания и размышлений приходит утомительная погоня за удовольствиями, порождающая сильные импульсы, которые, однако, не оказывают никакого воздействия на внутреннюю жизнь. Резко возрастают требования к работоспособности, выносливости и т. п. Люди, ведущие такой образ жизни, чаще испытывают хроническую усталость и, соответственно, страдают от неврастенических симптомов. Исходные предрасположенности, оставаясь в основе своей неизменными, приобретают явно неврастенические признаки. Можно предполагать, что в прежние, более спокойные времена те же признаки пребывали в латентном состоянии.

На рубеже XIX и XX вв. невроз был объявлен типичной болезнью современности. Постоянно говорилось о том, что ныне он встречается значительно чаще, чем когда-либо раньше. Американский исследователь Берд впервые дал обобщающее описание этой болезни, которую он назвал неврастенией. Мы не имеем никаких количественных данных о распространенности неврастенических явлений в прошлом и настоящем. Судя по старой медицинской литературе, отдельные симптомы под различными названиями были известны и в прежние времена.

К настоящему времени о динамике неврозов сложилось следующее мнение: истерических явлений стало намного меньше (некоторые из них — припадки, судороги и т. п.— практически не встречаются): с другой стороны, частота неврозов с навязчивыми явлениями резко возросла.

Теория вырождения. Имея в виду, что предрасположенность человека со временем не меняется, мы попытались указать на значение меняющихся социальных условий для развития различных психических аномалий в разные исторические эпохи и в разных культурах. Но это не снимает вопроса о мере изменчивости наследственной психической предрасположенности рода или расы в масштабах нескольких поколений. Психопатологу особенно важно знать, что происходит в ходе смены поколений с наследственной предрасположенностью к психическим аномалиям и болезням: выказывает ли эта предрасположенность тенденцию к усилению или к ослаблению? Еще один важный для психопатологии вопрос: приводит ли культурное развитие к так называемому вырождению рода или расы? Нельзя считать «вырождением» случаи. когда предрасположенность к неврозу, долгое время остававшаяся в латентном состоянии, вдруг в полной мере проявляется под воздействием подходящих условий среды. О вырождении можно говорить только тогда, когда развитая аномалия передается потомству независимо от какого бы то ни было влияния среды. Ребенок может сохранить сходство со своими родителями, даже будучи переведен в совершенно иные жизненные условия; одно это красноречиво свидетельствует против вырождения. Как показал Бумке, у нас нет никаких доказательств в пользу того, что определенные культурные влияния могут способствовать вырождению. Любые влияния затрагивают только конкретных людей и по наследству не передаются.

Самый яркий пример, приводимый в пользу концепции вырождения под влиянием культурных факторов. — это судьба высококультурных семей. На этот счет существуют два диаметрально противоположных взгляда. Одни исследователи считают, что ни о каком наследственном вырождении не может быть и речи, а во всем виновато влияние, оказываемое средой на новые поколения начиная с раннего детства; для объяснения привлекаются такие факторы, как чрезмерно щадящее воспитание, избегание физических усилий, лень, неупорядоченный образ жизни, стремление иметь поменьше детей и т. п. Согласно другой точке зрения, речь должна идти именно об изменениях, передаваемых по наследству: высококультурные семьи ведут себя подобно тем видам животных, которые в неволе не размножаются. Многие романы повествуют о семьях, в которых невротическая конституция от поколения к поколению становится все более и более заметной; само по себе это не противоречит действительным фактам, но теоретически вопрос все еще далек от окончательного разрешения.

Другой пример вырождения под влиянием культурных факторов приводится не столь часто. Имеется в виду быстрое угасание рода или расы прирезкой смене социальных условий. Нечто подобное произошло с американскими неграми после отмены рабства. Считается, что до отмены рабства на каждый миллион человек приходилось 169-—175 психически больных; через несколько лет после того, как рабство было ликвидировано, это число возросло до 367, а через 20 лет — до 886 Эти цифры не поддаются сколько-нибудь убедительному истолкованию — прежде всего из-за недостатка материала и невозможности проверить его критически.

Вопрос о вырождении как генетически обусловленном усугублении патологических феноменов связан с вопросом о причинах тех изменений, которые претерпевают первобытные народы при контакте с цивилизацией. В данной связи много говорится о воздействии алкоголя и смягчения условий жизни, о пресыщенности жизнью, о самоубийствах. абортах и т. п. Судя по всему, разные расы реагируют совершенно по-разному. Угасание — это вовсе не то же самое, что вырождение.

Если в теории вырождения есть какое-то рациональное зерно, оно должно быть выявлено в итоге генетических исследований. Вырождение, понимаемое как неизбежный и тотальный процесс, все еще остается чем-то недоказуемым и мнимым. Теория вырождения фантастична: но она указывает на некоторые перспективные направления исследований.