Хорошо известно, что Вторая мировая война вызвала не просто бегство, но настоящий исход умов из числа психиатров и еще больше из числа психоаналитиков, многие из которых были еврейского происхождения. Некоторым бежавшим от нацистского режима удалось покинуть Германию и Австрию и найти убежище во Франции, а затем, когда Франция оказалась под угрозой, подверглась нападению и оккупации, — в Англии, Соединенных Штатах или в нейтральных странах. Наиболее известен пример самого S. Freud, его дочери Анны и Melanie Klein, которые, обосновавшись в Лондоне, сделали из этого города новую Мекку психоанализа, открыв, таким образом, после венской главы английскую главу истории этой дисциплины. Но для нашей темы еще более важной является эмиграция Bruno Bettelheim /1903-1990/. Найдя убежище в США в 1939 г., после того, как в течение одного года он был заключенным в концентрационных лагерях Дахау и Бухенвальд, он найдет в себе мужество использовать этот страшный личный опыт для разработки и предложения новой теоретической модели шизофрении.
Мы уже называли имена некоторых ученых, которые в период между двумя войнами занимались в Германии исследованиями шизофрении и которые в результате преследований по причине их антинацистских взглядов вынуждены были, как K. Jaspers или E. Kretschmer, после начала войны отказаться от своих университетских обязанностей и прекратить научную деятельность. Что касается тех, кто жил в оккупации, то они оказались в этот мрачный период в тяжелой ситуации — под постоянной угрозой депортации или, как минимум, в полной научной изоляции, когда какой-либо научный обмен стал невозможным из-за прекращения выпуска журналов в оккупированных странах, или невозможности публиковаться в журналах свободных стран. Любопытно, однако, что именно во время войны начнет распространяться применение новых методов лечения шизофрении — электрошока, а также и психотерапии, или же впервые будут использованы радикальные средства; но возможность довести это до сведения всего научного сообщества появится только после установления мира.
Действительно, за этим периодом культурного паралича, после Освобождения последовало чрезвычайное стремление узнать, что за это время произошло в странах, от которых Франция была отрезана, и необычайное усиление международных научных обменов. Об этом свидетельствует в интересующей нас области создание таких организаций, как Всемирная Организация Здравоохранения, а затем, когда это стало возможным, — проведение в Париже 1-го Всемирного Конгресса психиатров, после которого была основана Всемирная психиатрическая Ассоциация. Эти организации станут местами конфронтации различных современных концепций шизофрении.
Потрясения, которые претерпела в дальнейшем Центральная и Восточная Европа, сопровождались новыми волнами эмигрантов. Это были или отъезжающие на Запад с целью бегства от коммунистических режимов, или люди, пережившие заключение в концентрационных лагерях и совершившие бегство из стран, где они чудом спаслись от уничтожения. Эти ужасные переживания и менее драматические, но гораздо более частые случаи пребывания в плену глубоко изменили тех, кто испытал их на себе. Изменились и представления, которые они имели ранее о психопатологических феноменах, хотя не все пришли к такому философскому развитию, как это сделал B. Bettelheim.
Рассматривая историю шизофрении, было бы необходимо изучить, были ли пациенты, страдающие шизофреническими психозами, особо намечены в качестве цели при систематическом уничтожении психически больных; были ли среди них заведомо неизлечимые больные или пораженные расстройствами, связанными с расовой дегенерантностью, что было бы желательно для национал-социалистической идеологии; сколько их могло таким образом погибнуть?27 Но это останется запретной темой до наших дней, и мы не нашли исследований, рассматривающих этот вопрос. Согласно свидетельству B. Bettelheim, в период концентрационных лагерей необъяснимым образом в качестве категорий, подлежащих ликвидации, рассматривались прежде всего половые преступники и гомосексуалисты. Во второй период — период лагерей уничтожения, как кажется, никакой особый нозологический критерий не принимался в расчет для выбора жертв Холокоста путем специального лечения /169, T. IV, с. 13/.
Точно так же практически невозможно определить, не рассматривались ли в программах стерилизации психически больных по соображениям евгеники, введенных в действие перед войной и продолжавшихся во время нее и даже после нее в некоторых демократических государствах, шизофренические психозы как одно из тех наследственных заболеваний, которые следовало искоренять любой ценой, препятствуя их передаче через родителей, и тем более оценить, сколько шизофреников могло быть стерилизовано таким образом. Поскольку эти программы в наше время единодушно осуждены в этическом плане в тех самых странах, где они были предприняты, то практически невозможно узнать, до какого времени точно они проводились и сколько стерилизаций шизофреников было выполнено /66/.
Обратная ситуация в том, что касается явления, которое было названо, без сомнения неточно, «мягким уничтожением» психически больных в оккупированных странах, потому что в данном случае речь не идет о намеренном стремлении к геноциду со стороны политической власти, но об уклонении гражданских властей от своей обязанности по обеспечению защиты для тех, кто в результате своего психоза стал неспособен защитить себя сам. Мы можем определить, что шизофреников умерло от голода в пропорциональном отношении большее количество, чем других психически больных или чем было смертных случаев среди населения вообще. Мы основываем эту оценку на свидетельстве одного автора, который по своим обязанностям близко соприкасался с этой драматической ситуацией. Мы приведем также горестные слова, сказанные по этому поводу одним знаменитым больным, может быть шизофреником, Antonin Artaud, который во время войны был стационарным пациентом психиатрической больницы в городе Родез.