В начале 60-х годов возникло так называемое антипсихиатрическое движение, направленное против общепринятой медицинской модели психиатрии. Основные постулаты антипсихиатрии являются предметом бурных дискуссий и споров, вовлекающих главным образом эмоции и противоположные позиции полемистов, что чаще всего исключает объективный анализ. В противоположность многочисленным зарубежным публикациям, имеющим часто монографический характер [Boyers, Orriil, 1973; Koupernik, 1974, Obiols, 1975], в польской психиатрической литературе еще нет оценки по существу антипсихиатрии. Учитывая общественное значение этого вопроса, замалчивание спорных, а часто крайне односторонних и слабо обоснованных предложений антипсихиатров представляет собой не лучший метод, тем более что многие их критические замечания правильны и заслуживают более глубокого изучения. Причина отрицательного эмоционального реагирования на антипсихиатрию, хотя ее противников и последователей часто объединяют общие гуманные цели, лежит прежде всего в радикализме антипсихиатрического движения, пытающегося разрушить здание традиционной психиатрии, что кажется несовместимым с общепринятыми схемами мышления относительно генеза и существа психических расстройств. Экстремизм взглядов антипсихиатров состоит в том, что они атакуют фундамент существующей психиатрической эпистемологии (теория познания) и нозологии. Они подвергают сомнению медицинскую модель психического заболевания и критикуют неадекватные в связи с этим методы терапии (например, применение вместо социальных фармакологических методов), а также ошибочные профилактические мероприятия, не учитывающие социальные условия, и попытки изменить влияние этих условий; антипсихиатры подчеркивают принципиальное значение для возникновения психических расстройств социального контекста и патогенную роль административной системы лечения; они борются с психотерапией, понимая ее как процесс социального манипулирования и контроля (например, психотерапевтическое воздействие, направленное на приспособление индивида к обязательным социальным нормам); они протестуют против принудительной госпитализации больных.

Основоположниками антипсихиатрии считают Goffman (1961, 1963, 1967), Rosen и Sechehaye (Obiols, 1975). В настоящее время различают три варианта антипсихиатрии, хотя ни один из них не создал самостоятельной школы и не разработал полную теоретическую систему: 1) охватывающий совокупность концепций, предложенных Laing (1969, 1973а, 1973b), Cooper (1967) и Esterson [Laing, Esterson, 1964], т. е. авторами с феноменологически-экзистенциалистской ориентацией, основывающими свои главные антипсихиатрические идеи (особенно Laing) на теории патологии внутрисемейной коммуникации, разработанной так называемой калифорнийской школой из Пало-Альто [Batson et al., 1956]; 2) включающий в себя взгляды Basaglia (1969), главным образом на вопросы идеологии, политики и революционных общественных преобразований; 3) представленный взглядами Szasz (1970, 1972, 1973), теоретические основы которых возникли под влиянием фрейдизма и Binswanger. К антипсихиатрическому течению причисляют и некоторых других авторов, работы которых имеют скорее прагматическое, чем теоретическое значение [Foucault, 1961]. Чаще всего упоминают Gentis, Foucault, Mannoni, Treveleux во Франции, Basaglia Ongaro, Schittar, Slavich, Piella, Comb, Casaganda, Jervos, Gillia в Италии и Caparros, Ramon Garcia в Испании [Oblois, 1975]. Поскольку вопросами истерии с антипсихиатрической точки зрения занимался только Szasz (1972), изложению именно его концепции мы уделим больше места.

По мнению Szasz, медицинскую модель психических расстройств следует отвергнуть, так как в тех случаях, когда психопатологические симптомы не обусловлены повреждением центральной нервной системы или соматическими изменениями, психическая болезнь — это попросту «миф», метафорическое название, поскольку психиатрические диагнозы — только «клеймящие этикетки», применяемые по отношению к лицам, поведение которых утомляет, раздражает или неприятно окружающим. Лиц, которые страдают и жалуются в связи со своим поведением, обычно называют «невротиками», а тех, поведение которых причиняет страдание другим и на которых жалуются окружающие, определяют как «психотиков». В связи с этим «психическое заболевание — это не то, что есть у человека, а то, что он делает или кем он является» [Szasz, 1972, с. 275], а психиатрическое вмешательство— это своеобразный вид репрессий и действий по защите общества. Таким образом, если нет «психической болезни», то не может быть «диагноза», «госпитализации» и «лечения». Упомянутые понятия — лишь метафорические определения. Люди могут изменить свое поведение с помощью психиатра или без него. В первом случае психиатрическую помощь неправильно называют «лечением», а перемену в поведении, если она происходит в одобряемом обществом направлении,—-«излечением» или «выздоровлением». Метафорическое содержание имеет также термин «психотерапия», которым называют процесс, заключающийся на самом деле в оказании влияния одного лица («терапевта») на другое («пациента»). Автор подчеркивает, что любое психиатрическое вмешательство против воли пациента («исследование», «госпитализация» или «лечение») не имеет никакого медицинского, морального или юридического обоснования, а введение в судопроизводство психиатрической экспертизы — действие, направленное против интересов личности, которой оно должно якобы служить. Эти крайние взгляды — результат того, что Szasz не учитывает достижения биологических наук.

Поступки каждого человека всегда основаны на определенных принципах и стратегии поведения, поэтому примеры межличностных и общественных отношений, по мнению Szasz (1972), можно анализировать и интерпретировать «как будто» это игры, в которых поведение «игроков» определено соответствующими правилами игры. И хотя очень трудно точно определить понятие «и г р ы», происходящей в межличностных отношениях, тем не менее известно, что все игровые ситуации характеризуются системой определенных ролей и правил, обязательных для «игроков». Правила игры можно узнать, наблюдая поведение данного лица в интерперсональных ситуациях. Такой теоретический подход ведет к заключению, что психиатрия должна заниматься классификацией и объяснением типов игр, которые люди ведут между собой, исследованием обучения этим играм, мотивов включения в игру, причин предпочтения, отдаваемого определенной игре и т. п. Напротив, в процессе добровольной психотерапии задача врача — попытаться определить и разъяснить правила игры, которых придерживается больной, помочь ему определить цели и ценности, для достижения которых он ведет или должен вести ту, а не иную игру.

Наилучший пример «мифа» психической болезни — истерия, прежде всего по трем основным причинам: 1) исследования истерии, особенно Шарко и Фрейдом, оказались настолько важными, что привели к разделению неврологии и психиатрии; 2) истерические расстройства требуют дифференцирования соматических заболеваний и их имитации; 3) истерия— это форма несловесной коммуникации, это социальная роль (роль больного) и игра, цель которой — контроль и господство над другими людьми [Szasz, 1972]. Автор проводит детальный анализ проблематики истерии на основе семиологии (науки о внеязыковых системах знаков) и семантики (науки о значении знаков), а свои рассуждения подкрепляет положениями символической логики Reichenbach (1947).

Теория Szasz исходит из тезиса о том, что истерия — это своеобразная трансформация процесса коммуникации, перемещающегося со словесного уровня на несловесный. При этом изменяется как содержание (личные проблемы и конфликты преобразуются в соматические проблемы), так и форма коммуникации (из словесной в несловесную — так называемый язык тела). Поэтому истерические расстройства должны в числе прочих быть предметом семиологического анализа, исследующего системы коммуникации при помощи внеязыковых знаков. Функция знака — передача информации посредством сообщений. Reichenbach (1947) различает три класса знаков: 1) знаки-признаки, основанные на причинной связи между знаком и объектом, к которому он относится (например, дым — знак огня)1; 2) знаки-копии, основанные на сходстве между предметом и знаком (например, фотография человека, географическая карта); 3 знаки-символы, являющиеся результатом договоренности между теми, кто пользуется этими знаками (например, математические символы). По Szasz (1972), истерия — это форма общения при помощи знаков-копий, точнее «знаков-копий соматического заболевания» (например, истерический припадок — это знак-копия органически обусловленного эпилептического припадка). Такой специфический «язык симптомов» является одним из типов первобытного языка, названного автором «протоязык», который составляет простейший способ межчеловеческого общения. Этот язык появляется прежде всего у лиц, имеющих затруднения с общением на более высоком уровне (например, словесном), что обычно бывает результатом незрелости их личности, а также обусловлено исторически и социально. Функцией коммуникации на уровне «протоязыка» является передача информации, обычно определенному лицу. Поэтому истерия не может быть медицинской проблемой, а лишь вопросом из области семантики, поскольку только семантический анализ позволит определить, какие объекты зашифрованы знаками-копиями «языка тела». В соответствии с классификацией Reichenbach (1947) выделены три основные функции «протоязыка»: информационная, аффективная и побуждающая. Информационная функция типичного знака-копии в истерии (например, истерического паралича) сводится главным образом к передаче сообщения о том, что передающий «не способен к какому-либо действию» [Szasz, 1972, с. 122]. В то же время в психиатрической практике это сообщение ошибочно расценивается, как симптом болезни или симуляции. Аффективная функция «протоязыка» состоит в вызывании у воспринимающего определенных эмоций (например, сочувствия, желания помочь, чувства вины), причем важность аффективного компонента сообщения может быть подчеркнута чрезмерной экспрессией (так называемая истерическая пантомима) и созданием соответствующего настроения. Цель побуждающей функции «протоязыка» — заставить воспринимающего предпринять определенные действия (например, изменить свое поведение, обратить внимание на свое поведение, обратить внимание на передающего, предложить помощь).

Истерия — это вид неописательного языка, оперирующего конкретными и индивидуальными формами образной символики и предназначенного определенному индивиду (чаще всего партнеру в браке, члену семьи или другому значащему лицу). Основная задача неописательного языка — не передача информации, а выражение эмоций и сжатое, символическое описание личных проблем, имеющее, впрочем, большую информативную ценность, чем непосредственная устная речь (например, истерический паралич более «выразителен», чем заявление «Я болен»). Перевод символов неописательного языка в обычные словесные знаки требует знания биографии передающего, а также особенностей и условий развития его личности. Поэтому истинность или ложность, а также информационное «содержание» знаков-копий зависит от свойств воспринимающего и знания им проблем передающего. Часто ошибка в понимании неописательного сообщения обусловлена тем, что оно предназначено не тому, кто его сейчас принимает и интерпретирует, а другому, нередко «скрытому» реципиенту. Поэтому психотерапевт, даже хорошо знающий биографию и личность своего пациента, может неправильно толковать содержание его знаков-копий. Дополнительно затрудняют правильную расшифровку знаков-копий многозначность неописательного языка и тенденция к интерпретации медицинской терминологии.

Всюду, где язык используется для передачи информации, преобладает тип непосредственной коммуникации, в котором важнейшим являются максимальная точность и однозначность сообщения. Неописательный язык — это тип косвенной коммуникации, он служит прежде всего расширению и видоизменению связи между общающимися лицами. Косвенное общение (например, в форме намека, или замечания «мимоходом») имеет также и защитную функцию, предохраняя передающего от негативной реакции воспринимающего или окружающих, которая могла бы возникнуть в случае непосредственной коммуникации. По мнению Szasz (1972), очень важными целями «протоязыка» истерии являются организация и поддержание общения (Jakobson называет это фатической функцией языка; Guiraud, 1974). В этом случае неописательный язык более эффективен, чем описательный, потому что несловесные сообщения имеют гораздо большее влияние на лицо, воспринимающее их, чем словесные. Словесные сообщения могут игнорироваться или не воздействовать на собеседника, а несловесные («знаки-копии соматического заболевания») ставят воспринимающего их перед необходимостью «ответа» и вступления в контакт с передающим лицом (например, если жена не может при помощи словесного общения, вызвать к себе чувства, внимание и заботу мужа, она достигает этого путем общения на уровне «языка симптомов»). При этом любой ответ на «протоязыковые» сообщения указывает на реакцию и интерес воспринимающих лиц. Именно в этом, по мнению Szasz, состоит «ценность истерии» (впрочем, как и других «психических болезней») в качестве метода установления контактов.

Представленные теоретические положения привели Szasz к общему выводу о том, что так называемая психическая болезнь — это просто своеобразная форма коммуникации при помощи «протоязыка» Чрезвычайно существенно определить, почему некоторые люди пользуются столь особым языком, и воздействовать на общество с тем, чтобы оно, наконец, захотело их понять, тем более что «протоязык» сформировался в результате конфликта между индивидом и социальным окружением. Именно общество вызывает «психическую болезнь», которая по существу сводится к изменению языка общения, и поэтому понять и интерпретировать ее можно лишь в связи с обществом. Таким образом, главная задача антипсихиатрии— это стремление новой интеграции «больного» и общества путем восстановления взаимного общения на уровне слова за счет «растормаживания» словесного языка и ликвидации «протоязыка». Это входит в компетенцию психиатров, психотерапевтов и психологов. При этом нет места понятию «психическая болезнь», которое влечет за собой целый арсенал репрессивных мер, лишь дополнительно усиливающих угнетение обычного, повседневного межчеловеческого общения и углубляющих пропасть между индивидом и общественной средой.