Мы находим в некоторых случаях шизофренического мышления столь регрессивно разложившиеся процессы возникновения образов, что перед нами снова могут ожить не только единичные механизмы, но и широкие связи примитивного образа мира, причем, без сомнения, между этими механизмами находятся и большие комплексы законченного культурного мышления, которые обнаруживают сложные совпадения с примитивными механизмами. Нет ни одного из главных механизмов, имеющих отношение к образам или аффектам (как мы описали их у первобытного человека), которых мы не могли бы найти у шизофреников. Многие из употреблявшихся нами там терминов — сгущение, вытеснение, кататимия, двусторонняя значимость (Ambivalenz) — берут свое начало не в психологии народов, а в учении о шизофрении и неврозах. Мышление в подобных случаях шизофрении вновь становится почти совершенно кататимическим, вплоть до исчезновения способности какого-либо приспособления к действительности и причинного связывания образов по частоте их следования друг за другом. Подобно аутистичным (autistischer), больной выпадает из проносящегося мимо него потока причинно мыслящих, приспособленных к действительности людей и погружается в самого себя совершенно так же, как какой-нибудь грезящий, рассматривая в самом себе ту фантастическую постройку, которую созидают в нем все его аффективные течения из распадающихся элементов образов. Место причинного мышления занимает магическое. Как в сказке, все тотчас же делается возможным, все, что согласуется с аффектом и желанием, тотчас же реализуется. Больной представляет себя Сократом, профессор9м, принцем, миллионером, любым, кем когда-либо в жизни он желал стать. «Я» снова распадается, как у первобытного человека, на самостоятельные части, пограничные зоны между «я» и внешним миром делаются очень широкими и колеблющимися, почти до полного разложения обоих комплексов; проецирование образов и связанное с этим суждение о реальности становятся из-за этого совершенно ненадежными. Шизофреник может расколоть себя на две личности: одну часть своих переживаний он припишет действительному И. Губеру, другую — своей новой личности, которая родилась в Шарентоне и зовется Мидхат-пашой. Можно наблюдать также и персонификацию отдельных частей тела, как у первобытного человека. Проецирование частей собственной личности в окружающий мир и включение в самого себя составных частей внешнего мира — все это происходит, как в сновидении, но только при дневном сознании. И здесь и там можно наблюдать отголоски анимистического одушевления всего с проецированием аффекта, которые у шизофреника порождают магический образ мира. Характерно также и придание субстанционального характера отношениям между образами, благодаря чему чисто духовное влияние какой-либо личности ощущается как электрический ток, как «прививка» мыслей, даже как механические манипуляции на собственном теле. Обычными явлениями оказываются сгущения различных личностей в один образ и идентификации. Пациентка рассматривает врача как врача, но одновременно видит в нем своего прежнего возлюбленного, а может быть, и еще какую-нибудь третью личность, своего отца или дружески расположенного старого соседа. Она переживает самое себя в действиях других и чувствует в себе действия и чувства других. Сгущения, вытеснения и символизирования принадлежат к самым частым явлениям шизофренического мышления, что получает, например, прекрасное выражение в образовании некоторых новых слов, вроде «Dampfsegel» (паровой парус), представляющего концентрированное понятие из «Dampfschiff» (паровое судно) и «Segelschiff» (парусное судно), или «Trauram», составленного из «traurig» (печальный) и «grausam» (жестокий). Во сне мы переживаем иногда процесс подобных словообразований. Одна пациентка во время войны в отсутствие своего мужа имела с другими мужчинами непозволительные связи, которые стали содержанием ее шизофренического психоза.

Одного мужчину звали Герлахом, другой был его другом по имени Гаммертингер. В состоянии психоза она слышала Герлаха, говорящего голосом Гаммертингера.

Мы имеем дело с вытеснением в случае с пациенткой, которая с омерзением отказывалась от своего положения в качестве «опоры», хозяйки дома и с тех пор испытывала непреодолимое отвращение ко всему, что было похоже на опору, на палку. В другом случае пациентка чувствовала отвращение и страх перед имеющими форму рожка овощами, которые кладут в суп (Suppeneinlagen), потому что когда-то она была напугана быком, гениталии и рога которого произвели на нее особенное впечатление. Можно было бы также сказать: рожок является символом быка. Но о символических образованиях шизофреников следует сказать то же самое, что и о символических образованиях первобытных людей: в их сознании не бывает законченного абстрактного понятия наряду с его образным подобием, как это имеет место у культурного человека, когда он говорит: «Рог есть символ мужественности», причем конкретное понятие «рог» обозначает абстрактное «мужественность». Но эти шизофренические символы, как и символы первобытного человека и символы сновидений, представляют собой продукты незаконченного мышления, они являются предварительными образными стадиями понятий, которые сами уже более не образуются. Чувственный синтез образов, который в мышлении здорового культурного человека совершается в «сфере», т. е. на темной периферии сознания за абстрактным понятием, при шизофреническом мышлении занимает место абстрактного понятия в центре духовного поля зрения. Когда шизофреник видит огонь и телесно ощущает себя обжигаемым последним, здоровый говорит: «Я чувствую любовь и полон мыслями о ней». Горение и огонь (стереотипный символ любви в старой народной песне) у здорового человека относятся к сфере представлений о любви, т. е. к комплексам образов, которые дают смутный отзвук, когда произносят слово «любовь». У шизофреника отсутствует именно абстрактное понятие «любовь» и на его место из «сферы» в центр сознания выдвигается комплекс образов «огонь»; и так как он замещает что-то действительное, в данном случае чувство любви, то сопровождается также положительным суждением о реальности и действительно переживается галлюцинаторно. Среди шизофреников встречаются, без сомнения, единичные личности, которые осознают значения своих символов, вместе с кататимическим конгломератом образов9 они переживают одновременно и абстрактное понятие. Подобные пациенты не имеют большого значения для надежного эмпирического анализа символов у тех шизофреников, которые не осознают их значения, так же как и для анализа образования представлений у здоровых людей.

Рис. 13. Екатерина Шеффнер: «Профессор». Содержательная символика через сгущение стройно стилизованного (schlankgestieltem) стеклянного бокала, элегантного салонного оратора и головы животного (рогатый скот). Должно быть, выражено смешение элегантной бесчувственности и вздорности.

Один из моих пациентов, одаренный молодой шизофреник, во время легкого приступа (Schubs), как постепенной промежуточной стадии между трезвым нормальным мышлением и высшими точками эротически-религиозного восхищения и мистического экстаза, при котором образы вообще исчезают и все становится чувством, «большим потоком и переполнением со все новыми и новыми исходящими от него ручейками», имеет между этими полюсами продолжающиеся неделю промежуточные стадии, которые он обозначает как «созерцание образов». У него при этом возникают многочисленные образы, которые «вытекают» из абстрактных представлений или бывают видимы им в реальных объектах, всегда при чисто пассивном переживании: образы часто «как старинные северные орнаменты и романские скульптуры», карикатурные фигуры или многозначительные похожие на фильм группы образов, сцены из жизни рыцарей и ландскнехтов, которыми он населяет старинный замок, действительно видимый им в долине. Интереснее всего образы, которые кажутся ему непосредственно вытекающими из абстрактных мыслей. Он, например, читает философскую книгу Канта; абстракции при этом постоянно принимают образный характер. Доказательства Канта по вопросу о бесконечности пространства он переживает следующим образом: «Во мне теснились образы башни, круги за кругами, цилиндр, который в косвенном направлении вдвигается в общую картину. Все это — в движении и в состоянии роста, круг получает глубину и превращается в цилиндр, башни растут все выше, все совершенно непроизвольно, подобно экспрессионистской картине или сновидению».

На подобных примерах мы можем непосредственно наблюдать, как абстрактный ход мысли, «бесконечность пространства» в процессе своего возникновения, так сказать, на глазах у переживающего распадается на свои сферические образные составные части, т. е. на асинтаксические конгломераты образов, расположенных неправильно, без всякого порядка, которые в форме вырастания башен, распространения круга за кругом и цилиндрического углубления последних символизируют, вроде сновидения, бесконечность пространства в направлении высоты и глубины.

Одного подобного примера достаточно, чтобы объяснить генезис современного направления в искусстве — экспрессионизма.

Если мы представим себе внутреннее «созерцание образов» нашего пациента как висящую на стене картину с подписью под ней «Бесконечность пространства», то мы поймем, каким образом экспрессионисты выражают свои внутренние чувства и идеи в живописи. В каждом виде искусства, как мы видели, сильные, темные конгломераты образов и чувств, которые, скрываясь в неоформленном виде за непосредственно изображаемым, дают созвучный отзвук, составляют глубину эстетического действия. При экспрессионизме многозначительный, сценически упорядоченный передний план отодвигается в сторону и на его место в центре сознания ставятся сферические образования в их кататимно-асинтаксическом, фрагментарном, беспорядочно-перепутанном виде, которые и могут быть воспроизведены с помощью живописи. Таким образом, экспрессионистские картины, нарисованные одаренными шизофрениками, а не теми, кто гоняется за модой, представляют прямые иллюстрации процессов возникновения образов в сфере нашего сознания и поэтому обладают высокой психологической ценностью.

Что в экспрессионистских художественных произведениях выдающуюся роль играют сгущения и, символы, это известно каждому знатоку картин. Следует только обратить внимание на сильные тенденции к стилизации, которые здесь обозначаются как кубизм и в которых перед нами снова оживает как бы частица примитивного образа мира. Тенденция приближать очертания реальных предметов к геометрическим фигурам (четырехугольникам, треугольникам, кругам), или разбивать их на подобные формы, или же выражать чувства и идеи, отказываясь от реальных форм вообще, только кривыми линиями и пятнами, при помощи сильных цветовых эффектов широко распространена в экспрессионистском искусстве и в аналогичных работах шизофреников. Экспрессионизм сам признал свое внутреннее сходство с ранними ступенями развития душевной жизни, с архаическими формами древних культурных народов, с ранней готикой, с картинами первобытных народов и детей.

Это родство основывается прежде всего на обильном возникновении асинтаксических, кататимических агглютинации образов и главным образом на еще совершенно не сломленных, массивных тенденциях к стилизации, которые здесь, как собственные принципы психического аппарата создания образов, проявляются еще в чрезмерно сильной степени и почти изолированно и которые, гнушаясь позднейших компромиссов с реальной формой, гораздо легче ломают ее. Глядя на кубистические и шизофренические художественные произведения, мы непроизвольно вспоминаем об усматривании фигур животных в геометрических орнаментах и многих других вещах, которые были нами установлены в отношении первобытных народов. Как эти тенденции к стилизации переживаются самим шизофреником, упоминавшийся прежде пациент описывает так: «Я представляю себе все реальные наглядные формы в геометрической стилизации, как треугольник, четырехугольник и круг. Все уложить в схему, снять покров реальной действительности! Воспринимать реальное, не прибавляя ничего от себя, для меня почти невозможно. Тотчас возникает субъективный элемент».

Впрочем, эту собственную тенденцию к голой стилизации, т. е. к сухой, едва прикрытой реальными формами схеме, мы находим у шизофреников и шизоидных философов также на апперцептивной, верхней, ступени их мышления. Мышление при этом также выражается в «бедных действительностью» (Шильдер) сочетаниях. Все многообразие реального мира грубо втискивается в конструктивные прямолинейные построения мысли, и результат подобных, бедных реальными образами, абстракций в заключение облекается в оптически симметрично написанную или напечатанную схему.